Боец Кабульской роты спецназа Анатолий Назин: о подготовке, рейдах в тылу врага и самом памятном бое

Об отправке в Афганистан рядовой Назин узнал случайно — увидел свою фамилию в списке «убывающих из Советского Союза». «Ещё подумал тогда — куда это я убываю?» — рассказывает кавалер ордена Красной Звезды, почетный работник ЖКХ России, заслуженный работник сферы обслуживания Якутии Анатолий Назин.

«Лошадиное здоровье»

Армейская служба для выпускника Якутского речного училища началась в Чирчике под Ташкентом, где проходила подготовку десантная бригада специального назначения ГРУ — Главного разведывательного управления.
Отбор был жесточайший: из 200 человек в роту разведчиков отобрали 30, но и те 170, кого отсеяли, все равно попали в батальон спецназа. То есть выбирали лучших из лучших.

Готовили их для ведения подрывной работы в тылу врага: заучивание формул для расчета необходимого количества взрывчатки, иностранные языки — в том объеме, которого хватит для допроса пленных. Но главный упор — на физподготовку: десятикилометровый кросс ежедневно, постоянные тренировки в горах, в том числе и ночные, когда в кромешной тьме надо найти место со спрятанной там взрывчаткой.

На учениях выбрасывали с вертолета, и начинались гонки взводов: сначала шестикилометровый кросс во всей амуниции, затем  состязание — кто первым «взорвет мост», «уничтожит ядерную ракету».
Год таких тренировок — и попадание в «список убывающих из Советского Союза».

— Улетели мы ночью, а туда прилетели под утро, — вспоминает Назин. — Ветер, темно, люди с оружием туда-сюда носятся. День настал — жара. Нас построили, сказали: тут здоровье  лошадиное надо, кто не сможет — отойдите. Один отошел.

А мы оказались в спецроте — Кабульской роте специального назначения.Через горку рядом — штаб армии. Дворец Амина.

Ухо всегда надо было держать востро: душманы любили сюрпризы устраивать, особенно в праздники.
Поэтому у нас даже в Новый год отбой был в 22.00, чтобы рота в любую минуту подскочила и была готова лететь, куда надо.

Пулемет под кроватью

— Под кроватью у меня всегда был ПК — пулемет Калашникова, рюкзак с патронами. Чуть что — сгреб и вперед.
В основном вылетали в провинции, обычно в ночь, группой человек в шесть-семь, иногда до десяти. Если на вертолетах, то в двух мы сидим, а ещё два рядом летят, звук изображают, чтобы не слышно было, что наши вертолеты сели: по звуку-то кажется, что пара вертолетов просто мимо пролетела. А нас выбрасывают, залегаем где-нибудь в канаве, потом определяемся, где мы, и идем всю ночь.

Я в первый раз, когда в рейд пошел, понавешал всего, и сначала ничего, первые-то километры, а потом каждый грамм чувствуешь. Вверх-вниз, вверх-вниз…

Раньше думал, что в гору подняться тяжелее. Подымаешься-подымаешься,  конца-края не видно, уже и на пулемете подтягиваешься… Думаю: все, брошу курить! А душманы уже едут, колонна по пустыне идёт — далеко огоньки видно, и теперь спускаться срочно надо.

А спускаться, оказывается, еще хуже: это сесть-встать, сесть-встать, а груза на тебе — две с половиной тыщи патронов, мины и пулемет. И не видно, куда ступать — ночь же, и ног не чувствуешь…

Да, насчёт здоровья лошадиного нам правду сказали. И климат там ещё тот. Ночью — холод собачий: как солнце зашло и камни остыли — все, сидишь дрожишь. Даже на ходу не согреешься: однажды полночи по речке шли — вот дубака гоняли! Хорошо, накидки с собой были шерстяные — от душманов. Они теплые, если на тело сверху накинешь, ничего больше и не надо. Душманы сами часто так и ходят.

А днём от жары все плавится. Один раз в Кандагаре чуть не сварился. Вылетели туда вечером. Мне сказали: «Первый сторожить будешь», — и отправили на сопку. Всю ночь я там рыл — хотя какое там «рыл», там же камни сплошные. Кое-как выдолбил себе ложбинку. И вот солнце встало, эти камни махом нагрелись, и я там, как на сковородке. Хорошо, четыре фляжки с водой с собой были, я их под себя положил. Головы не поднять, внизу душманы ходят, чуть шевельнешься — засекут. Вот это я попал, думаю. Так и лежал целый день. Фляжку вытащишь, чуть глотанешь и дальше лежишь. Вечером сполз оттуда к ребятам…

«Танк не пробьет»

— В рейды по провинциям вылетали в среднем дня на три-четыре. Но могли и на полмесяца.
По возвращении в роту отдыхали с недельку, болячки залечивали, а то придёшь с рейда — у многих ноги стерты. Пока не заживут, в тапочках ходили. Офицеры нас за это не гоняли. И вообще не гоняли — ни на тренировки, никуда, но мы сами понимали: скоро опять в рейд, дыхалку тренировать надо. Просыпаемся и в гору бежим — без командира, сами по себе.

Оружие тоже чистим по расписанию. Чистим, проверяем — если в магазине пружина слабая, в бою половина патронов вылетит, половина нет, так что все добросовестно делать надо.

Тем более что мы против них всегда в меньшинстве — я про численность группы уже сказал, человек шесть-семь, а у душманов банды большие.

Впереди их разведчики — когда на мотоциклах, когда на своих двоих. И на хитрости всякие пускаются — к примеру, крестьян с осликами пустят впереди, как будто они их пасут, и они по горочкам идут, смотрят, есть засада или нет.
Сигнальная система там веками отработана: чуть что — костры сразу разжигают, их с гор далеко видать.
Каждый кишлак — маленькая крепость, дувалы (стены) такой толщины, что и танк не всегда пробьет. Но брали мы их. Как-то сам выезжал на БМП с царандоем — это афганская армия — в одну такую крепость неподалеку от Кабула. БМПшки две было или три, царандой цепью развернулся, а как из крепости пулемет застрекотал, так они все назад побежали, но когда мы на БМПшках этот поселок взяли, сразу расхрабрились. Удачно в тот раз все прошло — убитых с нашей стороны не было.

В госпиталь я попадал один раз. Контузия.

Технику надо было менять. Поехали. А назад новую погнали — и взлетели. Когда оклемался в госпитале, вижу — Буйвол наш (это не прозвище — фамилия, у нас там и не такое встречалось, национальности-то со всего Союза). Подошёл я к нему — не узнает. У меня память восстановилась уже, а у него нет.
Когда я из госпиталя в роту вернулся, машину ту увидел — вмятина впереди.

«Броню, броню!»

— Орден я получил за Суруби. Суруби — уезд в Кабульской провинции.
Наши разведчики там в засадах сидели, а под утро хотели уже уходить, да засекли их: пулеметы застрекотали, и по рации слышно, как пацаны перекрикиваются, ползают под огнем. «Броню, — кричат, — броню!» А я как раз в БМПшке сижу. Попер туда и вижу — душманы выше, на горе, и расстреливают оттуда наших. Очень сильно их жучат. Они и по мне стреляли, но промазали: я смотрю — снаряды — раз-раз! — в скалу пролетели. Связался по рации со своими: «Где вы, где душманы?», — и пушку туда, у БМП пушка мощная. И тут душманы минометный огонь открыли, а миномет — он из-за горы может стрелять, его не увидишь. Я выскочил из БМПшки — и к пацанам, которые в бойнице сидели, а они оттуда зачем-то вылезли, и мина — бах! — прямо в центр к ним влетела. Я — обратно к БМП. Добежал, а запрыгнуть не могу — пушка так повернута, что не дает заскочить. Мины вокруг рвутся, БМПшку аж подкидывает. Как туда лезть? Осколками посечет. Но набрался смелости, вскочил и давай поливать их со своей пушки. Сам не видел, разведчики потом сказали: полетело у них там все сразу вверх тормашками.

И ещё раз повезло: когда назад уходили, я на минное поле заехал. Как только не взлетели? Вывернули из-под гусениц мины — итальянские — и двинулись по дороге.

Но на этом дело не кончилось.  Там наши войска должны были пройти — точно не помню, куда, по-моему, на Панджшер, и чтобы обезопасить их от душманов, по пути следования стояли посты 170-го полка. И вот нам передают, что эти посты душманы начали сносить. Мы и пошли на выручку. А добраться до них можно было только через туннель, который духи теми же итальянскими противотанковыми минами начинили. Кроме мин, еще видеоаппаратура у них была установлена, чтобы заснять уничтожение колонны. Вот там нас с двух сторон и встретили.

«Снаряд летит, в воздухе шуршит»

— С одной стороны — скала и с другой — скала, а внизу — река. Кое-как зашли — душманы гранатами сверху закидывали. Заднюю БМПшку подбили. Когда у меня патроны кончились, в голове мелькнуло: как назад-то выходить? Забросают же гранатами. А она, граната, летит — успевай пинком в воздухе отбить. И раненых столько… Закидывали их в БМПшки. Доктор, молодец, помогал. Не знаю, сколько часов мы там бились, а когда начали потихоньку отходить, вижу — бежит пацан без всего: без штанов, без трусов. В реке спасся, а там течение будь здоров — мигом ниже пояса «разденет». Затащили его в последний, можно сказать, момент.

Один раненый мне свой автомат дал — простреленный, в крови, я его передерну, как винтовку, и стреляю, а нас с двух сторон мочат…

Потери в Суруби большие были — 25 раненых, четверо убитых.

Через много лет пообщались тут, в Якутске, с военкомом тогдашним, полковником Лето, и оказалось, что это его солдат я в Суруби вытаскивал, а он тогда лейтенантом был или старлеем. Говорит мне: «Неси военный билет», — хотел на старшину представить. А мне это зачем?

В Суруби мы в тот раз с полмесяца, наверное, пробыли. За все время в Афганистане я таких передряг, как там, не припомню. Раз даже огонь на себя вызывать пришлось, когда душманы  насели. Артиллерия как раз недалеко стояла, я связался со своими: так, мол, и так, помощь нужна. Координаты свои дал: «Я здесь, — говорю, — старайтесь больше по горам зацепить». Они и постарались: слышу — снаряд летит, в воздухе шуршит, за ним — другой, третий. Все и затихло до утра.

И сразу другая напасть — запах. Душманы обычно своих убитых подбирают, или же население это делает — по их обычаю похоронить надо до захода солнца. А тут бои, затишье временное, за телами не сунешься. Но когда вокруг пальба да взрывы, кто там к чему принюхиваться будет, а в тишине оно сразу в нос бьёт. И деваться некуда, терпи.

«Война снится»

— Год я в Афганистане пробыл. В армию призвали в 1982-м, через год оказался «за речкой», демобилизовался в 1984-м. Матери оттуда платок привез — золотой такой, она его потом всю жизнь берегла. А что ещё привезёшь? Что в дипломат войдёт — джинсы там, батник, чтобы было во что на гражданке одеться, да и то ещё поди довези. Но наши офицеры нас трогать не давали, так что никто у нас ничего не отобрал.

В Якутске я второй раз речное училище закончил — уже на судоводителя, потом в сплавной конторе работал, плоты по Лене сопровождал. Они потом дальше в Японию шли — валюта республике. После того, как все развалилось, на ТЭЦ перешел, а уже оттуда — на Водоканал целой бригадой. 26-й год уже тут — руководство у нас хорошее, помогают, поддерживают.

А война до сих пор снится. Но сейчас поспокойнее, не так, как раньше. Раньше меня все что-то в армию забирали, все что-то я воевал, и все время мы в меньшинстве — как оно чаще всего в жизни и случалось. Мы же в рейды группой до десяти человек шли, а их всегда больше было, вот это в сознание и вошло.

Не так давно наши туда съездили, в Афганистан. Фотографии показывали, видео. Я там углядел то, что осталось от бани, которую мы строили — сам лично перед дембелем плитку укладывал. Разбили, конечно, все, посносили. Только горы вокруг те же, скалы, камни…

Надо ли нам было туда входить? Так ведь война — дело такое: если разгорится на сопредельной территории, то и на нашу перекинется. А огонь этот горит и горит, и погасить его непросто, особенно если ещё со стороны старательно раздувают. Вот потому мы там и были.

Фото предоставлено героем материала.