Жаркое лето 1941-го. Воспоминания участника Великой Отечественной Войны
Лейтенант Георгий Баланов был одним из первых якутян, вернувшихся с фронта. И войну встретил одним из первых – на западной границе. Сохранившиеся страницы его фронтовых записок начинаются с последнего мирного дня – 21 июня 1941 года, когда он, недавний выпускник Свердловского пехотного училища, водил свой взвод разведывательной роты 153-го мотострелкового полка Киевского особого военного округа на стрельбы.
Последний мирный день
«21 июня в роте день огневой подготовки – стрельба боевыми из 45-миллиметровой пушки. Большинство отстрелялось отлично.
Со стрельбища приехал на бронемашине. Автомобиль освоен – днём могу водить. Осталось научиться водить ночью вслепую, с потушенными фарами по дороге и бездорожью.
В автопарке оказался ротный мотоцикл, на нем и приехал в подраз-деление, обнаружив в нашей палатке четырех лейтенантов, только что прибывших из Грозного. Лейтенант Конкин, мой сосед, познакомил меня с ними. Сказал, что они собираются в ДКА (Дом Красной Армии) и что купили билет и на меня.
Вчера из Курска приехали артисты, будут выступать в ДКА целую семидневку – радость, ведь в Новограде-Волынском, кроме одного кинотеатра, нет ничего, где можно провести время. Город грязный при плохой погоде и очень пыльный при хорошей, недаром местные окрестили его «Многогрязь-Волынский».
Все побрились, постриглись, сапоги начистили до блеска. Вышли пораньше: новые люди хотят ознакомиться с городом, населением, кое-кто мечтает сегодня найти себе барышню. Не выйдет! В городе девушек мало, а нашего брата – не сочтешь.
В ДКА перед началом постановки, как обычно, танцы. Музыка была полна особой нежности, и казалось – это не старые заигранные пластинки радиоузла, а лучшие музыканты мира услаждают наш слух.
Потом была комедия «Роз-Мари», которая тоже всем понравилась.
В лагерь вернулись пешком. Договорившись завтра встретиться в ДКА, а днём поехать в деревню Ивашково попить парного молока, затем погулять по лесу возле Таращанского лагеря, разошлись по своим палаткам.
Тревога!
Утром сквозь сон услышал сигнал к сбору командного состава. Спросонок приняв его за сигнал к завтраку, повернулся на другой бок и снова уснул. Но сигнал не замолкал. Что такое? Сбор? В выходной? Прибежал дневальный: «Всем командирам явиться в штаб».
В штабе заиграли тревогу. Рота уже выстроилась. Быстрей на сборный пункт…
Навстречу бежит помощник начальника штаба по разведке лейтенант Собгер. Приказал взять две машины и ехать за боеприпасами и аккумуляторами.
Командира роты, политрука, командиров взводов никого нет, я один будто наказанный – за то, что не женат.
За два рейса доставил со склада все необходимое, и только после этого объявили о нападении фашистской Германии на Советский Союз. В 4 часа утра вражеская авиация бомбила Киев, Севастополь, Житомир, Луцк, Олевск, Ровно, Львов. Как подумаю об этом, кровь закипает. За все мы с врагом посчитаемся.
От вчерашней беззаботности нет и следа, все посерьезнели прямо на глазах, резкие команды звучат, как удар бича.
Приказ штаба дивизии: в 13.00 выехать из города. Маршрут: Корец – Ровно – Луцк.
1-й и 3-й батальоны погрузи-лись на машины, 2-й пойдет пешим маршем, пока автобат не даст машин. Я с политруком и ещё 20 человек из роты с ними. Троих из моего взвода взяли в штабы корпуса и дивизии связистами-мотоциклистами.
У меня личное оружие с 70 патронами и две гранаты, а на бойца – по 14 патронов и две ручные гранаты.
Боец Гусаров шутит: «Гитлер не будет по нам стрелять из пушек и пулеметов, потому что нам нечем ответить».
Отстоять свободу
Город встревожен и как никогда многолюден. Нас провожают сочувственным взглядами, улыбками, машут вслед платками. Изредка встречаются плачущие.
Особенно суетливыми и разговорчивыми стали евреи. Большинство из них, глядя на идущие мимо танки, пушки и бойцов с суровыми лицами, уже считают Германию разгромленной.
Колонна неторопливо проходит через весь город. Ждём обещанных машин с автобата, а их нет и нет.
Вышли из города. Нас обгоняют десятки машин с боеприпасами и продуктами. Торопятся на фронт.
А мы все идем и идём по шоссе, уже чувствуется усталость. Растянулись… Слегка накрапывает дождь, размокшая грязь облепила сапоги. Все тяжелее и тяжелее шагать. Хуже всего приходится пулемётчикам, которые тащат пулеметы.
К вечеру подошли к старой границе. Отсюда до Новограда-Волынского – 30 километров. Люди устали, молчат. Каждый думает о чем-то своем, и думы эти невесёлые.
Вспоминаю свой дом, до которого отсюда 13 тысяч километров, не меньше.
Сейчас под моим началом люди разных национальностей, которых я веду на защиту единственного в мире социалистического государства, а сам я сын бедного якута. Отец лучшие свои годы гнул спину на богачей. Мать – дочь уроженца Воронежской области Герасима Назарова, сосланного в «тюрьму без решёток» за борьбу против царизма.
Я должен продолжить дело своих предков – отстоять нашу свободу, и с такими мыслями шагаю все дальше на запад, где полыхает пожар войны, где два враждующих государства сошлись в смертельной и решительной схватке.
«Не смирились»
Командир батальона капитан Шишковский и капитан Маслов, которого я знаю только как председателя товарищеского суда чести командиров, решили сделать привал. Сойдя с дороги, бойцы легли у кустов поближе друг к другу, завернувшись в плащ-палатки, но уснуть не успели – где-то совсем близко хлопнул выстрел. А вскоре примчался грузовик с беженцами и остановился возле нас. Оказалось, стреляли по ним.
– Пуля над головой просвистела, мы перепугались, – говорит молодая женщина, жена командира из Владимира-Волынского.
Конечно, на Западной Украине много недовольных Советской властью, особенно среди поляков, которые при продвижении Красной Армии в сентябре 1939 года потеряли свое привилегированное положение и не смирились с этим.
Утром проехали город Корец. Как только выбрались оттуда, над нашей колонной примерно на высоте двух тысяч метров стали кружить фашистские коршуны – видимо, самолеты-разведчики. Как досадно, что эти твари безнаказанно могут летать в нашем небе!
К счастью, вскоре удалось остановить идущую порожняком в Ровно машину. Погрузились в нее с остатками роты и поехали. Колонна осталась позади.
С верой в торжество справедливости
Проехали в Ровно. Город бомбят, но народ пока спокоен.
Недалеко от города повстречали командира полка подполковника Соколова. Здесь нас высадили и приказали следовать пешком до штаба неподалеку от деревни М.
Найдя там свою роту и бронемашины, расположились на отдых, купив у местных молоко, хлеб, яичницу. Давно не ели.
В одном доме какая-то старуха начала браниться: «В Христа вы не веруете, вот вам и кара за грехи ваши!» Говорила, что будет всемирная война и разоружение в Иерусалиме под каким-то великим дубом. Потом показала «священную» книгу, где якобы сказано, что в 1941 году будет самая страшная война, взбунтуется весь мир.
А может, взбунтуются порабощенные капиталистами народы, и повсюду восторжествует новое общество свободы и справедливости, и человечество, наконец, поймет, что немыслимы всенародные бойни ради господства меньшинства над большинством?
«Как на вражьей земле»
Ночью пришел приказ занять оборону у деревни Рожище.
Там я с недоумением узнал о своем назначении командиром пулеметного взвода 8-й стрелковой роты, где меня никто не знает. А мой взвод, все сильные и слабые стороны которого я изучил, как свои пять пальцев, отдадут только что вылупившемуся лейтенанту, который в первом же бою растеряет людей…
По дороге к фронту за станцией Киверцы передние машины подверглись налёту банды, и пришлось, как на вражьей земле, ехать с охранением.
В Рожище наметили район обороны на берегу реки Стырь, оборудовали огневые точки. Комполка со словами: «Ну, ребята, заработайте побольше орденов!» – сам водил весь комсостав на рекогносцировку.
После того, как все подтянулись, началось распределение сил.
3-му батальону дана задача оборонять два моста: один металлический с двухколейным железнодорожным путем, другой деревянный.
Проведя предыдущую ночь без сна, я прилег на траву у железнодорожной насыпи и задремал, но меня разбудили рев мотора и стрельба. На бреющем полете над нами носился вражеский истребитель Ме-109, от которого все разбегались, беспорядочно по нему стреляя. Бросившись к стоящему рядом ручному пулемёту, я хотел открыть из него огонь по немцу, но не смог найти подходящую точку опоры. Догнав пробегавшего мимо бойца, схватил его за шиворот и пригнул, чтобы пристроить пулемет ему на плечо, но он вырвался и продолжал в панике метаться.
Самолёт между тем сбросил пять бомб, дал несколько очередей из пулемета и улетел.
Три бомбы из пяти попали в цель: погибли адъютант командира полка младший лейтенант Крикотенко и два шофера, несколько грузовиков были разбиты. Я впервые увидел человеческую кровь.
У горящего моста
После всей этой суматохи я наконец-то получил свой взвод – один пулемет «Максим», 14 бойцов и 11 винтовок — и начал обустраивать позицию. Отрыл основную и запасную, приготовил стрелковую карточку, пристрелялся к местности, бойцам приказал окопаться, пополнил боеприпасы.
Ночью меня разбудил боец Ахмедов: «Товарищ лейтенант, наши мост подожгли». Умаявшись за день, я спал так крепко, что не слышал, как артиллерия обстреливает мост. А сейчас он пылает.
Я ощутил дрожь в теле – не то от холода, не то от тайного душевного волнения. Предстоит первый бой, который покажет, чего я стою.
Когда рассвело, мне вдруг показалось, что я здесь совсем один: вокруг тишина, ничего и никого, и только впереди горит мост. По ту сторону реки неспокойно. Там наши передовые охранения. Рожище – большая деревня, но сейчас она будто вымерла.
Но что это? Слышится рокочущий звук мотора, и через две минуты в небе появляется немецкий самолет-разведчик.
Боевое охранение и пулемётная рота Толстова на том берегу не выдают ни одного звука. А немец поливает наши позиции из пулеметов, стараясь вызвать ответный огонь, чтобы засечь и заснять все точки.
К моей радости, наши пулеметы молчат, лишь несколько бойцов спросонок открывают беспорядочную стрельбу по самолёту из винтовок. Как жаль, что у меня пулемет на станке Соколова, и никак нельзя изменить направление огня ни по вертикали, ни по горизонтали!
«Счёт открыт»
Вскоре самолёт улетел, но сразу появился второй. Летит прямо на меня. Чувствую, что меня потряхивает – не то от радости, не то от волнения. Прикидываю: высота – 250-300 метров, расстояние – 600-700 метров, скорость – около 25-30 метров в секунду. Пулемет заряжен автоматически, наведен в створ курса самолёта. Грубо подсчитан угол упреждения. 200-300 метров… Ещё немного… Пора!
Что есть сил давлю на рычаг пулемета, и самолёт, будто натолкнувшись на невидимое препятствие, вздрагивает, дрожа всем корпусом, разворачивается, заваливаясь набок, начинает снижаться, потом круто идёт носом вниз и, задев за макушку тополя, врубается в землю у самой деревни. Вижу задымление. Самолёт сбит! Сам не свой от радости, утираю с лица пот, а с крышки короба «максима» – пыль.
Счёт открыт, и я открыл его первым, получив благодарность от командира полка.
Белый хлеб и кружка молока
Поев сухарей и запив их колодезной водой, решил сходить к полякам, чей дом стоит в сотне метров от моего пулемета. Рядом с домом вырыта щель, и, едва заслышав рев мотора в небе, они с визгом и смехом наперегонки бросаются к ней.
В доме меня встречает женщина лет сорока, подает белый хлеб и кружку молока. Я, порядком проголодавшись, опустошил три. Хотел заплатить, но она денег не взяла: «Что вы, что вы? У меня муж и дочери работают, да две коровы у нас. А вы, такой молодой, жизни не жалея, бьетесь».
В голове пронеслось: начнется здесь бой – что от дома останется? А коровы уцелеют? Вслух, конечно, ничего не сказал, попрощался и вышел.
Днём в 14 часов немцы начали артподготовку, и дом этой женщины вспыхнул на моих глазах. После этой артподготовки наши передовые силы начали снимать с того берега – сначала поодиночке, потом они стали отходить за реку группами.
У нас уже все вокруг ходуном ходило: визг и вой мин, разрывы снарядов. Их артиллерия то лупит во всю мочь, то затихает.
Наши пушки отвечают. За рекой в 100-150 метрах от деревни стоят две дивизионные пушки на тягачах, только что прибывшие с передовой линии. При первых же выстрелах по врагу мины стали ложиться совсем рядом с ними, и артиллеристы, приведя орудия в негодность, были вынуждены отступить.
Выгодная позиция
А я со своим пулеметным расчетом занял очень выгодную позицию: впереди – обрыв, сзади – возвышение, и осколки рвущихся в 30-40 метрах – даже в десяти! – снарядов и мин не задевают нас.
Сержант Т., ведя наблюдение в бинокль, обнаружил четырех немцев. Я дал по ним две короткие очереди по 10-15 патронов. Они дернулись, потом три фигуры остались лежать неподвижно и лежали на том же месте, пока не стемнело. Четвертого видно не было.
Вскоре ружейно-пулеметный огонь усилился.
– Начинается… — выдохнул за моей спиной какой-то боец.
Когда вокруг стали рваться снаряды и мины, связной передал приказ перенести позицию левее, где окопалась 7-я стрелковая рота.
Стали с расчетом искать новое место. Перемещаясь где ползком, где перебежками, нашли окоп, вырытый для противотанкового орудия. Позади него была щель, где мог укрыться расчет и где можно было разместить боеприпасы.
«По твою душу»
Установив пулемет в этом окопе, откуда его почти не было видно, я начал изучать местность и вскоре обнаружил на дереве наблюдательный пункт противника, вокруг которого было заметно активное движение.
Корректировочная стрельба трассирующими пулями – и вот уже немецкий наблюдатель мешком валится вниз. К нему бросается другой солдат. Стреляю снова. Падает и он.
А вскоре точнехонько на мою позицию прилетели два снаряда. Нас обнаружили! Стащив пулемет в щель, стали присматриваться и немного погодя заметили: за одним из сараев взвихряется пыль, а потом оттуда с визгом вылетает снаряд. Ударили из двух пулеметов по этому месту – и снаряды уже не рвались так близко к нам.
В горячке перестрелок я и не заметил, как стемнело.
– Со стороны противника перебежчик, – доложил наблюдатель.
Тот, чуть согнувшись, добежал уже до берега реки. Кто он? Наш? Тогда почему немцы не стреляют? Он же у них как на ладони.
Может, диверсант? Из трёх станковых пулеметов уцелел лишь мой, который немцам во что бы то ни стало надо подавить. Сознание, вернее, чутье подсказывало: «Берегись, если это диверсант, то по твою душу». Кто-то из бойцов выстрелил в бегущего из винтовки. Не попал. Но тот почему-то распластался.
И тут слева раздался крик: «Отходить!»
«Дальше бить фашистов»
На этом воспоминания лейтенанта Баланова, которые хранит его племянница Тамара Егоровна Харитонова, обрываются.
О дальнейшей его судьбе рассказывает короткое письмо, присланное из харьковского госпиталя: «Родные мои, здравствуйте! 24 июня мы приняли свой первый бой, и до 1 июля я дрался в пяти штыковых атаках. Получив 1 июля пулевое ранение, сам подняться не смог. Нашли меня красноармейцы, посадили в санитарную машину, а дальше – провал, ничего не помню. Очнулся 10 июля в госпитале и стал понемногу приходить в себя.
Врачи говорят, что все будет в порядке, поэтому не волнуйтесь за меня. Хотелось бы послать привет каждому жителю нашего наслега, но сил пока маловато. И все равно я уверен, что скоро поправлюсь и буду дальше бить фашистов».
Но дальше бить фашистов ему не пришлось: при выписке его комиссовали как инвалида II группы и зимой 1942 года он вернулся к родителям, которые летом 1941-го получили на него похоронку.
Потом работал военным консультантом Якутского центрального агитпункта, одновременно исполняя обязанности начальника штаба 1-го молодежно-комсомольского батальона всеобуча. Позже был начальником орготдела Якутского центрального совета Осоавиахима. Но не оставлял надежд вернуться в строй и каждое лето плавал до изнеможения, разрабатывая искалеченную руку. 6 августа 1944 года он не доплыл до берега.
После гибели Георгия родителям (второй раз потерявшим сына) привезли его вещи, среди которых были четыре тетради. Сохранилось 10 страниц. И вечная память о жарком лете 1941 года.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: