Степанида Борисова рассказала о своей жизни, ролях и пути в режиссуру

Перед юбилеем народная артистка России Степанида Борисова дала интервью в свой единственный выходной – понедельник, когда в театре пусто и тихо. 15 и 16 апреля на сцене Саха театра покажут поставленные ею спектакли «Кыыс Дэбилийэ» и «Сахаантала», а 17 апреля – «Прощание с Матерой» Андрея Борисова, где у неё главная роль.

Простор для фантазии

– Я давно на сцену не выходила. И вдруг большая роль в «Матере»… После простоя – тяжеловато. Но от артиста здесь ничего не зависит. Все режиссер решает. Видит он тебя в своем новом спектакле или не видит, даст роль или нет – ты на это никак повлиять не можешь.

Но отдушина у меня есть. Ставлю спектакли для своих детей – студентов и актеров, выпускников АГИКИ. А идея была Андрея Саввича. Он предложил мне взяться за драму древнеиндийского поэта Калидасы «Шакунтала». Поработай, говорит, помоги.

До этого я «Пионовую беседку» по китайской пьесе XVI века ставила, и он решил, что надо продолжать. «Беседку» на премьере в Китае хорошо приняли. После финальной сцены зрители долго не расходились. Помню, как руководитель их театра мне сказала: «Почему танец во время любовной сцены такой короткий? Нельзя ли его удлинить?» Я подумала и добавила буквально два движения. Наш танец – не просто танец, мы ведь отталкиваемся от духа спектакля, от духа роли. Они нам диктуют, что и как делать. И музыка – музыка здесь главная. Если она позволит, можно и что-то свое привнести. А тамошний зритель не против. Если бы мы пытались их копировать, они, я думаю, совсем по-другому бы реагировали. Копия всегда хуже оригинала. А раз мы выдаем свое на их материале, то отторжения у них нет.

Во всех своих спектаклях танцы я сама ставлю. И детей подключаю. «Давайте, – говорю, – подумаем, как это сделать». Они думают, предлагают движения, и что-то я в итоге беру. Артисту нужно оставлять простор для фантазии. Не давить, впихивая в него свое, а создавать условия для сотворчества.

«Кылысах у нас в крови»

– Первую свою студию я выпустила 15 лет назад. Опять же Андрей Саввич попросил: «Научи их петь, Стеша». А я не хотела. В музыкальном училище ребят тойуку начал учить Гаврил Гаврильевич Колесов. Но убай («старший брат» по-якутски) ушел из жизни, не доучив их. Пришлось мне за это взяться.

…Убай наш жил и дышал тойуком. Работая с ним, я видела это. А когда мы вместе выходили в спектакле «Добрый человек из Сычуани», и я в роли Шень Дэ – Шой Да пела тойук, он явно этим наслаждался – в отличие от публики в зале. Молодежь на премьере – я хорошо это помню – фыркала, ерзала, разве что под кресла не сползала. И после такого приема я на обсуждении спектакля сама предложила сократить число песен – а было их 20 или около того. Может, говорю, вообще их убрать? Гаврил Гаврильевич, услышав это, вскочил: «Не вздумай!»

В память о нем я его ребят довела до получения дипломов, а после выпускного выдохнула: «Теперь не надо будет думать, как совмещать это все с репетициями в театре». Но Андрей Саввич начал создавать Театр Олонхо. Могла ли я остаться в стороне? Олонхо для нас – начало начал. Все наши великие с него начинали… И чтобы помочь ему, я начала учить тойуку уже в АГИКИ. Получается, уже 20 лет жизни этому отдала.

Трудно ли учить? Трудно. Но кылысах у нас в крови, мы же якуты. Поколениями по аласам жили, а там ты где кому что выскажешь, кому пожалуешься, и всю свою боль, все свои невыплаканные слезы наш человек выплескивал через тойук – или хомус в руки брал. Вот и выходит, что для нас главное – не спеть, как того требует неведомо кем установленный канон, а выразить себя, высказаться, чтобы мир тебя услышал. Вот потому любой якут становился певцом, стоило ему сесть верхом на быка.

Бесценный багаж

– На севере песни совсем другие, в них – бег оленей, поскрипывание нарт, необозримый простор. Он там действительно бескрайний – взглядом не охватишь. Все белым-бело, и ты посреди этой белизны – пылинка. Сейчас ты есть, а в следующий момент дохнет студеный ветер – и нет тебя… По утрам дверей не открыть – снаружи снегом замело, да и не понять, что утро – солнца нет. А летом оно все время над головой… Чувство, испытанное мной в тундре, помогло мне передать образ Пайпэткэ в «Ханидуо и Халерхе». Потому артисту гастроли и нужны – впечатлений набраться.

Нас в Щепкинском учили наблюдать за тем, что вокруг делается, кто как двигается, как говорит, как смотрит, как плачет, как радуется, как выражает свой гнев, как – любовь. Для артиста это – бесценный багаж. Может, годы пройдут, а может, десятилетия, но оно когда-нибудь обязательно «выстрелит», выскочит, удивив тебя самого.

Конечно, это уже будет не прямое заимствование. Что-то можно перенять, но, пропущенное через твое нутро, оно уже будет в какой-то мере твоим. Нет в мире двух одинаковых людей – у каждого свои глаза, руки, тембр голоса, манера петь, характер, душа – своя судьба, наконец. Я, когда учу детей, не пою им, показывая, как надо. Извлечем общими усилиями кылысах – а там как пойдет. Результат все равно не предугадаешь. Но надо работать, все время работать. Перестанешь, остановишься – расти не будешь. А артист должен расти. К тому же голос – инструмент капризный.

Только сама я сейчас совсем не пою. Да и раньше – только перед концертами. А где петь? В театре негде, людям мешать будешь. А дома… Когда дочки маленькие были, они этого не любили: «Мама, не пой!» Я и не пела. Зачем их души тревожить? Пела лишь, когда меня никто не слышал, а такое мне нечасто выпадало. И все-таки если не петь – голос слабеет. Хотя я уже могу себе позволить не думать об этом.

О пианино и русских песнях

– Меня в свое время из Щепкинского училища чуть не отчислили из-за того, что мне русские песни не давались. Не давались, и все. А вдобавок я пианино не слышала. Преподаватель так сердилась и так яростно жала на клавиши, что я ни единого звука из себя выдавить не могла.

…Это повторилось уже здесь, в Якутске, когда меня вызвала Анна Ивановна Егорова, чтобы попробовать на роль Туйаарымы Куо в «Нюргуне Боотуре». Как только Аиза Решетникова села за пианино, я перестала его слышать. Но партию Туйаарымы мы все-таки подготовили. Хотя в итоге ее исполнила, к великой моей радости, Анегина Ильина. Считаю это двойной удачей: над такой ролью поработала, да еще с самой Анной Егоровой – и не пришлось бояться выступления с оркестром.

Общение с Анной Ивановной, несмотря на всю ее строгость и требовательность, я вспоминаю с удовольствием. И общение с Анастасией Петровной Лыткиной – она меня «Стеллой» называла, домой приглашала. Поразила скромность ее домашней обстановки. А ведь артистка была великая…

Кстати, позже я все-таки с оркестром Театра оперы и балета выступала. А когда Андрей Саввич ставил во МХАТе «Прощание с Матерой», я там пела Тунгуску, тойук без слов исполняла – с оркестром. Но от одного вида пианино до сих пор как будто глохну. Попробовать, что ли, наконец, спеть под него? Не может же такого быть, чтобы я слышала всех и вся и только его не слышала?

«Всё решают режиссёры»

– В Щепкинском меня от отчисления дочка спасла. Я забеременела (при этом главные роли в дипломных спектаклях были мои), и придираться ко мне перестали. А еще помог тойук. Из наших его никто, кроме меня, не исполнял. Из парней разве что Афоня Федоров.

Последний год учебы запомнился поездками в Дом малютки к нашему ребенку – по пятницам, субботам и воскресеньям. Там выделяли специальное время для встреч с родителями, а придешь раньше дозволенного – будешь в щелку смотреть на свою дочку, как она, маленькая, подпрыгивает, пытаясь привлечь к себе внимание, чтобы получить лишнюю ложечку киселя… И глаза ее в пол-лица помню, когда я терла ей на терке яблоко. А как она смотрела на проезжающие мимо машины, когда я выносила ее на прогулку! Без родителей с ними никто не гулял – слишком много их, да и крохи совсем…

После окончания учебы я думала ехать в Нюрбинский театр, где успела поработать перед поступлением в Щепкинское училище три или четыре месяца. Они во время гастролей в Якутске сами меня вызвали на прослушивание из Майи, где я после школы в клубе работала. Прослушали и поставили в пару с Христофором Максимовым – он мне на баяне аккомпанировал, а я пела, иногда – дуэтом с ним. Так что у меня вроде все уже решено было, но Андрей сказал: «Мои родители недалеко от Якутска живут, как я в Нюрбу поеду? И ребенку бабушка с дедушкой нужны».

А потом приехал из Якутска Федот Федотович Потапов, главный режиссер Якутского муздрамтеатра: «Пиши заявление. Я тебя беру на роль Суосалжии Толбоннох. В первом составе Мария Спиридоновна Канаева играет, а ты во втором будешь». Я ведь уже говорила, что за артиста все всегда решают режиссеры.

Большая роль

– Вот так и вышло: сразу после окончания училища – такая большая роль. Боялась ли я? Нет. Но должна сказать – тот спектакль был совсем другим. Слов было не так много, а о самом важном, самом главном я говорила тойуком. Люди смотрели этот спектакль раз по тридцать, в чем сами мне признавались.

Мы его играли в очередь с Марией Спиридоновной: в одной деревне она, в другой – я. А в селе Маар Нюрбинского района зрители, посмотрев спектакль с первым составом, попросили задержаться еще на день и сыграть вторым.

На сунтарской же земле, в родных местах Суосалжии, эдьиий (старшая сестра) мне сама сказала: «Здесь ты играй». А у меня страха совсем не было. Сцену я, конечно, покормила и попросила: «Позволь мне рассказать людям о тебе. Не гневайся, если что не так. Я сыграю, как об этом написано, как я это чувствую». После этого я по сцене не шла – летала. А когда опустился занавес и отгремели овации, я до шести утра глаз не сомкнула. Такого больше у меня никогда не было.

Но и опытные артисты радовались успеху – Гаврил Гаврильевич, Константин Борисов, Александра Дмитриевна Иванова… Мужчины под всеобщее ликование не прочь были и водочки тяпнуть из капроновой крышечки, а нам и водки не надо было – такая волна всеобщего обожания шла.

Пережеванное – не значит проглоченное

– Хочу ли я, чтобы кто-то из внуков пошел по нашим стопам? Это они сами должны захотеть, а не я. Но они не хотят. Петь – тоже. Кылысах есть, а – не хотят. Я не вмешиваюсь. Пусть сами решают. А то потом скажут: «Ты так хотела, не я». Зачем мне это надо?

Единственное, о чем жалею – старшая наша так мечтала о музыкальной школе, но водить ее туда было некому. Мы же семь лет без папы жили. Сначала он в армию ушел на два года, потом пять лет на режиссера учился, и я одна крутилась, чтобы детей прокормить. Гастроли по три месяца, дочку из садика забрать некому, и она там сидит, бедняжка моя, с овчаркой сторожа…

Но на сцене все неурядицы забывались. И сейчас забываются – и неурядицы, и болячки. Но теперь у меня все больше спектакли, которые я сама поставила. Зритель их хорошо принимает. Почему? Думаю, потому, что они современные – близки и артисту, и зрителю, а традиционного героя как ни приближай, он все равно недосягаем. Но это – олонхо. Потому что там тойук.

А так как все спектакли я ставила в походных условиях, по закуткам, где при всем желании не «обрастешь» декорациями, мы и на сцену так выходим – налегке.

Я ведь в свое время натерпелась в облачении «Кыыс Дэбилийэ» – ни вздохнуть, ни охнуть: семь кос с серебряными накосниками, тяжеленная шапка, которая так голову сдавит, что не соображаешь ничего. Расшитая металлом шуба с нагрудным илин кэбисэр и наспинным кэлин кэбисэр, обувь в три килограмма весом, да еще помост движется – без страховочного троса никак, а крепится он к плотному поясу из кожи и войлока… Давай, играй во всем этом и пой – четыре часа, что идет спектакль. Потому-то, когда для детей своих ставлю, я все упрощаю, насколько это возможно.

Но познакомиться со сценой Арктического центра не терпится. Все хочется испробовать, все испытать, все механизмы, все приспособления. У нас же каждый по-своему ставит – Андрей Саввич, я, и у детей свой почерк. Интересно, кто что для себя найдет. Но говорить об этом рано. Мы люди опытные, знаем: пережеванное – не значит проглоченное. Всякое может случиться. Так что остается только ждать и просить высшие силы, чтобы помогли.