«Сестричка»: столетняя фронтовичка из Якутска Валентина Ефремова рассказала о своём боевом пути

«Хорошая у меня жизнь прошла – простая, добрая», — говорит фронтовичка Валентина Васильевна Ефремова, отметившая нынче 100-летие, когда к ее наградам – ордену Отечественной войны II степени, медалям «За боевые заслуги», «За освобождение Белоруссии», «За победу над Германией», «Дочери Отчизны», знакам «Отличник санитарной службы», «За вклад в развитие РС(Я)» и «Гражданская доблесть» — прибавился почетный знак долгожителя «Уйэ саас».

Еще до войны

Более полувека живет она в Якутии, но первые ее воспоминания – это запруженные народом ленинградские улицы, звон трамваев, старший брат Гера, крепко держащий её за руку на прогулке и — предмет зависти — морская форма на мальчиках постарше. «Миленькая, маленькая — чуть побольше валенка, да зато удаленькая, маленькая Валенька».

Но когда умерла мама и отец перевез семью в Вышний Волочек, шестилетняя Валя притихла, затаилась. Мачеха даже говорила: «Жаль, монастырей сейчас нет, из Вальки хорошая монашенка бы вышла». Гера, не поладив с ней, ушёл из дома, а отец, в Ленинграде работавший на Путиловском заводе, в Вышнем Волочке стал начальником оружейного цеха механического завода и все время пропадал на работе. Как тут было не затаиться? Лишь в песнях девочка отводила душу.

Так и жили. Потихоньку подрастали младшие — Нина, от проделок которой мачеха на стенку лезла, и Борис. А Геру призвали в армию. Он писал, что служит в Могилеве-Подольском, на границе Украины с Молдавией, что нашёл себе там невесту: «Приедем вместе».

Праздники тогда отмечали дружно, всем двором. Когда парень из соседнего дома поступил в музыкальное училище, песни и танцы под баян продолжались до ночи, а Валю просили петь снова и снова. Кто же знал, что это последняя радость в их мирной жизни.

«Я ушла из детства»

В десять утра по радио объявили — будет передано важное правительственное сообщение. И зацокали копыта по мостовой – нарочные рысью туда-сюда. Что это они вдруг сорвались в выходной? Но при виде почтальонов на велосипедах насторожились все: в воскресенье почта не работает. А это начали развозить повестки…

Отец ушел в военкомат, не дожидаясь призыва. Валя отправилась рыть противотанковые рвы. И ничего, что ее дразнили: «До чего же ты мала — не видать из-под стола». Комсомолка ведь! Вернувшись домой, она записалась на курсы сандружинниц в РОКК — Российское общество Красного Креста.

В сентябре им сказали: десятерых отправят на фронт — но только тех, кому есть восемнадцать. Вале было семнадцать. И все равно в назначенный день она пришла к штабу санитарной дружины с собственноручно сшитым из полотенца заплечным мешком. Там стояла машина, и кто-то из девчонок шепнул: «Валька, лезь в кузов, а паспорт спрячь». Прибывший за пополнением младший лейтенант, пересчитав свое «воинство» по головам, сразу обнаружил несоответствие, однако порядок навести не успел — завыла сирена воздушной тревоги, шофер рванул с места и гнал до конечного пункта — Горок Ленинских — без остановок. В Горках Валя и отдала командиру свой паспорт. Он глянул, увидел год рождения: «Ах ты соплячка!». А машина-то уже ушла.

В лесу прифронтовом

Местом их службы стал ГПЭП-167, головной полевой эвакоприемник 4-й Ударной армии, где они впервые за три военных месяца наелись досыта. В магазинах к тому времени уже ничего не было, а тут не успеешь съесть свою порцию – уже добавку предлагают, и не лапшу, не кашу, а мясо. Его тогда было вдоволь: угнанная от немца скотина гибла при бомбежках – не пропадать же добру.

На складе интендант выдал Вале хромовый сапожок, в пару к нему – кирзовый: «Зато размер подходящий!», а огромную шинель укоротил под ее рост, обрезав на уровне карманов. Потом девчонкам вручили винтовки: «На случай высадки немецкого десанта».

ГПЭП всегда располагался рядом с передним краем, у железных и шоссейных дорог – перевязав и оказав неотложную помощь, раненых через день-два, самое большее – три, отправляли в тыл. Но дороги бомбили в первую очередь. А уж санпоезда и вовсе были мишенями для люфтваффе.

Зимой 1942-го они на своей шкуре испытали, каково это, не проехав до Москвы и полпути. С ревом налетели немецкие самолёты — одни бомбят, другие стреляют, третьи разворачиваются для следующего захода. Один из вагонов вспыхнул, того и гляди остальные займутся, а машинист ход замедлил, потом как рванет – и дальше рывками, рывками… Потом они узнали — это маневр, чтобы вражеским летчикам было труднее попасть в цель. Но они попадали. До места назначения санпоезд довез только половину раненых.

Старшина

«До чего же ты мала…» А один раненый в гипсе и на носилках весит столько, что поднять его можно только вчетвером, а потом тащить до эшелона, стараясь не растрясти, карабкаться на железнодорожную насыпь и после всего этого как можно аккуратнее протолкнуть носилки в теплушку. Конечно, для этого были санитары, но при большом потоке «под ружье» становились все. Да разве только это! Термосы с едой надо было разносить скоренько — одна нога здесь, другая – там, скарб загружать-выгружать при переездах… И девчонки очень ценили, если кто-то в трудную минуту подставлял им дружеское плечо, подбодрял добрым словом. Чаще всего это оказывался их старшина. Душа-человек — улыбчивый, неунывающий. Но был он с ними недолго.

Как-то занял ГПЭП большое школьное здание неподалеку от станции на железной дороге «Ленинград – Москва». Коридоры длинные – сестры по ним набегались. Раненых было столько, что, когда подошел эшелон, забрать он смог лишь половину. Но потихоньку готовили к отправке и остальных.

Возле операционной в кладовке, где в мирное время уборщицы держали ведра и швабры, хранились костыли, гипс. Валю отправили туда не то за костылем, не то еще за чем, и когда она бежала по этому нескончаемому коридору, начался воздушный налет. Выскочив по тревоге на улицу, она увидела старшину, хотела окликнуть – и не узнала его.

Какое жесткое, холодное лицо, какой колючий взгляд! А он, не заметив ее, добежал до угла здания, поднял руку… Да что это у него – ракетница? В ту же секунду его рука дернулась. Выстрел! Сигнал немцам. Невозможно! А старшина вдруг развернулся и понесся прямо на застывшую от ужаса Валю. И ведь не заметил ее – пока на бегу не задел. Проскочив по инерции вперед, обернулся… И она поняла – убьет.

Метнулась обратно в школу, он – за ней. Сама смерть по пятам. Влетев в какой-то кабинет, увидела печь – почти впритык к стене, щелочка такая узенькая, что и ребенку не влезть. А она протиснулась, даже не поняв – как. Но главное, что он не догадался, хотя ворвался следом и остановился буквально в шаге от неё.

Валя слышала его сбившееся от бега дыхание, яростное чирканье спичками. Куда эта девка пропала? Как сквозь землю провалилась… Чуть не над самым её ухом раздалось: «Сука!» Давно уже перестав дышать, она не поверила в спасение даже тогда, когда услышала в гулкой тишине пустого коридора его удаляющиеся шаги.

Но выбравшись оттуда ни жива ни мертва, сразу кинулась к политруку, рассказала. Он ее тут же притиснул к стене: «Молчи. Никому ни слова. Поняла? Никому».

А страшнее всего было узнать в тот день, что эшелон с ранеными, который они отправили незадолго до налета, разбомбили неподалеку от станции. Все вокруг пропахло горелым человеческим мясом, и некуда было деваться от этого запаха…

Старшину Валя увидела еще раз – уже после того, как его задержали. Ее привели, поставили перед ним и сказали всего три слова: «Она тебя видела».

Гадания у коптилки

Никого из девчонок ГПЭПа не удивляло, что в восемнадцать-девятнадцать лет у них уже посверкивали первые сединки. Но если замечали такой «непорядок» – у себя или подруги – вырывали безжалостно. А еще чернили сажей брови, загибали скальпелем ресницы. При этом влюбляться Валя ни в кого не собиралась – боялась. Влюбишься в кого-нибудь, а он погибнет. Или обманет…

Но однажды на Новый год девчонки, нарядив елку бутылочками от пенициллина, решили погадать, и Валя присоединилась – интересно же! По очереди мяли бумагу, подносили к коптилке, изучали тень от нее. Валя увидела поезд. Значит, твой жених живет далеко-далеко, сказали ей. А еще он высокий и красивый. «Нескоро, значит, я этого высокого-красивого встречу, – подумала Валя. – Война ведь неизвестно когда кончится».

Но в один прекрасный день бежали они с подружкой Лелькой на обед – по тропинке мимо землянок, мимо санитаров, несущих раненого. Торопились: сейчас не поешь – потом некогда будет. И вдруг с носилок раздалось: «Девчонки, не перебегайте дорогу! Одна из вас моя будет!» Валя глянула — и увидела огромные голубые глаза в густых золотистых ресницах.

А парня между тем отнесли в палатку смертников – ранение было тяжелое, в бедренную часть. А потом дежурившая там Лелька сказала: «Он про тебя спрашивает. Где, говорит, та сестричка, что с тобой была. И есть отказывается. Иди, покорми».

«Я с тобой»

Старший лейтенант Владимир Горлов был ранен под Вележем в боях с 205-й дивизией СС, а когда его вытаскивали из-под огня, ранило еще троих. Когда он рассказал ей об этом, она подумала – не за всяким командиром солдаты под пули полезут…

Как потом выяснилось, на фронте они оказались почти одновременно. Известие о начале войны застало Володю в поезде, на котором он по комсомольской путевке ехал из Улан-Удэ в Свердловск – поступать в военное училище. Он сказал тогда приятелям: «Считайте, что экзамены уже сдали. Всех зачислят».

А спустя четыре месяца в составе 48-й отдельной стрелковой бригады, сформированной по приказу Сталина, был уже на передовой, командуя взводом из 23 человек семи национальностей, причем половина солдат была вдвое старше его. Первое время они косились на него: «Мальчишка…» Но мальчишка был казачьих кровей и характер свой показал сразу, примерно наказав своего ординарца, когда тому вздумалось выгрести из котла всю гущу со словами «для командира». Более того – он и доппаек свой – шоколад, печенье, сахар – отдавал солдатам: «Все у смерти под носом ходим, зачем мне эти поблажки». А ведь есть-то хотелось – организм молодой, растущий…

Вот только после ранения аппетит у него совсем пропал. Валя и так с ним билась, и эдак, потом предложила: «А если я с тобой? По очереди? Ты – ложку, и я — ложку?» И уговорила… Не зря же начальник ГПЭПа Фоломьев писал в её наградном листе: «К раненым и больным относится с материнской заботой, вниманием и исключительной чуткостью».

…Когда Володю в день отъезда стали грузить – обернули в одеяло, натянули шапку, он подозвал ее: «Сестричка!» Подбежав, Валя увидела, что шапка на парне сидит криво, а он морщится. «Неудобно?» — и присев на колено, только собралась завязать заново, как он одной рукой прижал ее к себе и поцеловал – аж дух захватило… И от обиды в глазах потемнело. «Был бы ты здоровый – я б тебе врезала!», — выпалила в сердцах Валя. И тут же устыдилась: сколько ему еще придется вытерпеть, пока они до тылового госпиталя доберутся! Если доберутся… И когда Володя попросил у нее адрес, она на него уже не сердилась.

На всю оставшуюся жизнь

Если бы это зависело от нее одной, переписка, скорее всего, заглохла бы. Но старший лейтенант проявил недюжинное упорство. Может, его любовь и спасала ее – маленькую девочку на большой войне?

В 1944-м ГПЭП-167 дошел до Литвы, где им вменили в обязанность сбор материалов для Нюрнбергского процесса. Так Валя оказалась на краю разверстой могилы, где штабелями лежали пленные красноармейцы, цыгане и евреи. Солдаты – раздетые до белья. Гражданские – в одежде. И была среди них молодая женщина, чьи длинные волосы отливали золотом. Левой рукой она прижимала к себе запеленатого в шаль грудного ребенка, в правую вцепился мальчик постарше. В другой ручонке у него была кружечка…

После Прибалтики они оказались в Восточной Пруссии. Знать бы Валентине, как близко к ней была в то время сестренка Ниночка, в 15 лет сбежавшая в партизанский отряд! Позже он влился в регулярные части, и во время штурма Кенигсберга Нина вытаскивала с поля боя раненых, поступавших прямиком в ГПЭП-167, где их принимала в том числе и Валя.

Война для Валентины там и закончилась. Возвращаясь с обеда, прошли они с подругой мимо колонны пленных немцев, но когда те оказались далеко позади, до слуха долетел яростный треск автоматных очередей. Сердце екнуло: пленные на часовых бросились? Немецкий десант? А это была Победа…

Валя с Ниной уцелели. И самый младший, Борис. А Гера погиб в 1942-м под Ленинградом. Отец же, пройдя всю войну, уже в мирное время умер в госпитале после реампутации. Но в Сибири ждал Валю Володя, и впереди у них была долгая жизнь, золотая свадьба. 56 лет они прожили душа в душу.

Владимир Иванович умер в 2003-м. А Нина, которую считали погибшей от рук «лесных братьев», ушла в 1996-м. Выяснилось это лишь недавно, когда на 100-летие Валентины Васильевны до ее дочери дозвонилась Нинина внучка. Среди других новостей прозвучало, что правнук Нины сейчас на СВО. Защищает Родину, как они тогда. И как тогда – наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами.