Ресницы для Чио-Чио-сан

Почти полвека служит в театре Евдокия Елисеевна Винокурова. Пришла сюда совсем девчонкой — заведующей парикмахерским цехом Якутского музыкально-драматического театра Татьяне Захаровой понадобилась помощница. А потом, когда «музыка» отделилась от «драмы», перевелась в оперный.

Карантин при свечах

Сейчас Евдокия Елисеевна сама заведует парикмахерским цехом Театра оперы и балета, и под началом у нее четыре молодые сотрудницы, которых она учит всем премудростям своего дела.

Мы разговариваем с ней в непривычно пустом помещении цеха. Обычно тут не протолкнуться: причесываются и гримируются солисты, балет, хор. Женщины закрепляют накладные локоны или диадемы, мужчины наклеивают бороды, усы, бакенбарды, брови. Все это должно крепко держаться, а если речь идет об опере — наклеенное не должно мешать петь. Пышут жаром плойки и выпрямители. Ни на минуту не присядешь…

А сейчас — никого. Выходной. На подставке одиноко стоит парик со странной нашлепкой сверху, которая на деле оказывается бородой и бровями. «Принесли со склада для спектакля «Морозко», — объясняет Евдокия Елисеевна. Новый год на носу, дети ждут встречи со сказкой — как когда-то она сама в детском садике, который был для всех в новинку. «Откуда у вас в то время детсад-то мог взяться?» — удивлялись много позже артисты, которых она причесывала.

А он был — в самом центре Майи, становясь периодически круглосуточным, если случался карантин — детей домой не отпускали, все эпидемии они пережидали там. «Так и сидели в садике при свечах», — вспоминает Евдокия Елисеевна.

Танец снежинок

Главным праздником был, конечно, Новый год. Воспитательница Матрена Афанасьевна Попова учила девочек танцу снежинок, нарезав ленточки из прозрачной оберточной бумаги, которые при каждом взмахе издавали приятное шуршание, и снежинки в накрахмаленных марлевых платьицах, среди которых была Дуся, усердно шурша, танцевали перед елкой, украшенной самодельными игрушками.

Для каждого воспитанника, а было их никак не меньше тридцати, Матрена Афанасьевна делала картонные корзинки, обклеив голубыми снежинками, в которые и укладывала новогодние гостинцы. В одной такой корзинке мама потом долго хранила елочные игрушки.

Еще у них была русская повариха тетя Аня, которая пекла невероятно вкусные булочки. По пятницам в садике был сокращенный день: после тихого часа, в три часа, малышей отправляли по домам, выдав каждому мешочек с «сухим пайком» — булочкой и конфетами, и тети Анина выпечка благоухала так, что нужно было напрягать всю свою волю, чтобы не съесть ее раньше времени, донести до дому.

А однажды Матрена Афанасьевна съездила в город и вернулась оттуда с модной прической, поразившей Дусино воображение: какое-то время все разговоры были только о ее кудрях.

Гении чистой красоты

Маленькую Дусю красота завораживала, и когда к ним в Майю приезжал на гастроли Якутский музыкально-драматический театр, на ее улице был праздник. Хотя почему на улице? Прямо в доме! Дусина тетя Марина, балерина ЯГМДТ, всегда останавливалась с подругами у них. Прибежав из школы и распахнув дверь, девочка сразу понимала — приехали: у порога — туфельки на шпильках, а по всей террасе — запах духов. Нежный, нездешний… Как они были юны, как сказочно красивы — балерины Евдокия Степанова, Нина Колесова, Марина Посельская. На улице встречные при виде них замирали, а потом долго смотрели вслед.

Но Дусина мама Анастасия Петровна привечала не только балерин. Учителя (мама работала сторожем при школе) удивлялись нескончаемому потоку гостей и ночлежников, которых она поила, кормила, хотя у самой пятеро детей и работа — не сахар: наруби дров на пять печей, занеси, растопи, да еще полы мой.

Однако мама и не с таким справлялась — в войну даже табунщицей была, хотя сызмала лучше всех шила и стряпала, и ни к чему другому ее не подпускали — берегли.

«Больше некому»

Мама, уроженка Чурапчи, замуж вышла за мегинца — Елисея Софроновича Санникова. Жили душа в душу, дом — полная чаша. Даже фотоаппарат был — муж из города привез.

Такого хозяина и организатора поискать — в 1935-м сам создал сельхозартель, а когда стал председателем колхоза, всеми силами старался заполучить как можно больше техники. При нем на ферме даже сепаратор на бычьей тяге появился.

И все же главным его достижением стало углубление и зарыбление высыхавшего озера. Крупными и вкусными карасями оно порадовало в 1941-м, а в войну спасло от голодной смерти весь наслег. Но Елисей Софронович об этом уже не узнал — умер от тяжелой болезни. И еще земля на могиле остыть не успела, как пришла ему повестка в армию…

Страшное время настало. Наслеги обезлюдели. Два брата Анастасии ушли на фронт и не вернулись. А когда призвали табунщиков, председатель пришел на ферму, где она была бригадиром. Поняв, куда он клонит, Настаа попробовала отказаться: «С детства лошадей боюсь. Сам посуди — как я с ними справлюсь-то?» «Больше некому», — сказал он.

После 20-дневных курсов на Майинской конеферме (учить учили, а кормить не кормили) села она в седло. И всю войну — за табунами по чурапчинским и мегинским аласам, по лесным дебрям, в лютую стужу и летнюю жару, когда лошади дуреют от гнуса.

«Лучше нее я не знаю»

46 своих подопечных проводила Настаа на фронт. Для армии отбирали лучших. Жалко их было до слез, но что поделаешь? «Там люди гибнут», — говорила она себе.

А когда вернулся с победой земляк — Василий Шергин по прозвищу Кылаахы, узнала она от него, что один из ее питомцев пушку возил и почти до Берлина довез. Его это лошадь была, Василия, и звали ее Кылаахы Буулура. Настаа этого коня к фронту готовила, холила и лелеяла. И встретил он хозяина на войне. Несколько дней с ним боеприпасы возил.

«Я от него все эти дни не отходил, — сказал потом Василий. — Не спал, не ел толком, так мне эта нежданная-негаданная встреча душу разбередила». И не только ему. Лошади все чуют, и знал, наверное, Кылаахы Буулура, что видит хозяина в последний раз. Несколько дней вместе под грохот рвущихся рядом снарядов — и разлука навек.

Как щемило сердце Анастасии, когда поведал ей Василий свой горький рассказ. Она ведь к каждому коню сердцем прикипела.

«Лучше нее табунщика я не знаю, — говорил Герой Социалистического Труда Роман Константинов. — В нашем поколении равных ей нет. Табун ее слушался беспрекословно. Не каждому мужчине это дано».

Ты сними, сними меня, фотограф

И еще одно доброе дело по сей день вспоминают земляки. Помните фотоаппарат, что в счастливую довоенную пору купил в городе муж Елисей Софронович? Настаа, сроду в школе не учившаяся, освоила эту мудреную технику. Дети запомнили, как колдовала она в своей самодельной «лаборатории» из ящиков при свете завешенной красной тканью керосиновой лампы, печатая фотографии.

Потом эти карточки уходили на фронт. Те, кому повезло, проносив их всю войну в нагрудном кармане гимнастерки, вернулись домой. Кому нет — хоть смогли посмотреть на родные лица отца и матери, жены и детишек перед последним своим боем.

Откуда у нее, вдовы с пятью детьми, были на все силы? Как-то, придя домой, рухнула она на пол, до смерти перепугав дочек. Неистовый рев малышек и привел ее в чувство. «Тише, тише, сейчас поднимусь», — прошелестела она. И поднялась.

Такой они и запомнили ее — всегда в хлопотах, с утра до вечера на ногах.

«Срочно приезжай»

Когда военное и послевоенное лихолетье осталось позади, она вернулась к главной своей страсти — шитью. Это действительно был дар свыше, и во всей Майе, куда Настаа переехала, чтобы выучить своих детей, не было девочек наряднее, чем ее дочери. Очевидцы до сих пор вспоминают, что у нее после раскроя почти не оставалось обрезков ткани. Даже признанные щеголихи почитали за честь одеваться у Анастасии Петровны.

Она и «своих» балерин одевала. Первые ондатровые шубки появились у них, и эту моду перенял весь город, а потом и республика. Такая швея, как Настаа, была лучше всяких ателье.

Красавицы балерины отплатили добром за добро — едва заведующая парикмахерским цехом ЯГМДТ Татьяна Егоровна заикнулась о помощнице, они отбили Санниковым телеграмму: «Дуся, срочно приезжай, есть работа».

А Дуся, которую когда-то до глубины души поразили локоны воспитательницы, закончив к тому времени школу, уже два года работала телефонисткой, была всем довольна и ничего в своей судьбе менять не планировала. Но раз зовут в театр, надо ехать!

ЯГМДТ размещался тогда в бывшем соборе. Все ворота были обклеены афишами Анегины Ильиной, которая была в зените славы.

А молодые артисты любимого балета? На то, как гримировались Наталья Христофорова и Алексей Попов, можно было смотреть часами, получая истинное наслаждение. Хотя работы было невпроворот: цех один, а на обслуживании — и драма, и балет, и опера. В девять утра (а не в одиннадцать, как сейчас) надо быть на месте.

«В режим вошел»

Театральный парикмахер должен уметь работать со всяким волосом — и человеческим, и конским, и искусственным.

— Раньше еще буйволиный присылали, — говорит Евдокия Елисеевна. — Есть, конечно, нюансы. Певцы лучше поют, если прическа у них из своих волос. В парике музыка слышна, как сквозь шапку.

Но во многих спектаклях без них не обойтись, поэтому «шапки» эти надо делать максимально удобными. Плетут их на деревянном станке вручную, а бороды и усы вяжут специальным крючком. Работа тонкая и муторная.

— Много девочек у меня перебывало. Кому-то терпения не хватает, кому-то не нравится, что работаем мы без праздников, вернее, в праздники у нас — самая работа. Потом гастроли. Да и домой поздно приходишь.

Муж мой — он строитель — поначалу тоже недоволен был. Пришли как-то на 1 мая гости, я их за стол усадила, а сама в театр побежала — у нас праздничный концерт, артистам прически делать надо.

Хорошо, что мы тогда жили в актерском общежитии по Пионерской, 23/1. Муж там к нашей работе привык, театральным человеком стал, в режим вошел, — смеется Евдокия Елисеевна и продолжает демонстрировать свое хозяйство («богатство» — говорит она).

Завивка в сентябре

Немецкие щипцы для завивки, которые, по ее словам, старше нас, надо нагревать на плитке, соблюдая осторожность — по неопытности можно не только волосы спалить, но и ожог получить, зато при надлежащей квалификации ваши локоны будут держаться хоть 10 дней.

Если речь о париках, завивку им обновляют в сентябре. Дольше всех держатся кудри из настоящего волоса. Искусственные так долго не «живут».

Доставая щипцы поменьше, Евдокия Елисеевна объясняет: «Вот этими мы раньше ресницы завивали. Сейчас-то нет, все на искусственные перешли. Но монгольская певица Бэрдэнэтуяа, которая пела у нас Чио-Чио-сан, попросила меня сделать ресницы по старинке, из настоящего волоса. Я после спектакля осталась, до ночи сделала, завила их, и администраторы потом эту коробочку ей прямо в самолет доставили».

А как-то в парикмахерский цех в один из своих приездов заглянул сам Юрий Николаевич Григорович: «Стрижку мне сделаете?» Евдокия Елисеевна честно признается — волновалась. Но Григорович стрижкой остался доволен.

Но прически и парики — это еще не все: после каждого спектакля бороды, усы, ресницы надо чистить — осторожно, можно сказать, нежно.

— Вот эти усы у нас еще с Русского театра сохранились, — говорит хозяйка.

«Без театра не могу»

Когда музыкальный театр отделился от драматического, «драма» осталась в соборе, опера и балет перебрались в здание Русского театра. А склад-то на старом месте! И все, начиная от париков и заканчивая иглами, приходилось загружать в сумки и давиться с ними в переполненных автобусах.

— Автобусы мы тогда часами ждали, а они могли еще и не прийти. Зато сейчас — благодать, ходят по расписанию и допоздна, такси полно. Хотя мне сейчас ездить особо не надо, я теперь возле театра живу. Вызовут — могу прибежать хоть утром, хоть вечером.

А когда она однажды не пришла (по уважительной причине — отмечала юбилей), артистки балета всполошились: «Где тетя Дуся?»

— Без театра я не могу, — говорит хозяйка парикмахерского цеха. — Здесь мой второй дом. Артистов люблю, и они меня любят. Каждый их успех — моя радость. Мы — одна большая семья.

Мира и счастья вашим семьям, Евдокия Елисеевна! И родной, и театральной.