Раиса Хен-Соколова о своём детстве в Якутске военных лет

Раиса Гивеновна Хен-Соколова – одна из немногих, кто помнит, как жил наш город в военные годы. Помнит и день, когда закончилась война.

У папы на подхвате

– Наша семья переселилась сюда в 1942 году. До этого мы жили на Алданском прииске Самодумовск. Первым в Якутск переехал дедушка, а потом вызвал нас. Он у нас всегда был первопроходцем: из Кореи тоже первым в Россию перебрался.

В Якутске папа поначалу не мог устроиться на работу, работал один дед, и жилось очень трудно. Моя младшая сестра умерла от голода.

Помню, как мы весной собирали нерасцветшие одуванчики, вымачивали их в воде, чтобы ушла горечь, и делали из них салат.

Был ещё кулак-хлеб: мама промывала картофельные очистки, проворачивала через мясорубку, получившуюся массу сжимала в кулаке и сразу выкладывала на сковородку. Потому и «кулак-хлеб».

Когда папа нашёл работу, появилось жильё – на нынешней улице Гастелло, а тогда она называлась «3-я Колхозная».

На родине, в Корее, отец был образованным человеком, учителем корейского языка. Но здесь об учительстве, конечно, уже не думал.

Устроился папа в пригородное хозяйство «Якутстроя». Он этим хозяйством заведовал, а я была у него на подхвате и с восьми лет работала на полях. Денег за это не платили, трудовой книжки тоже не было, получка – овощами. До появления корейцев здесь ведь «траву» не ели, а папа даже арбузы и дыни выращивал.

Во время прополки с меня по три шкуры сходило: кожа слезет – нарастёт – слезет – нарастёт. Под палящим солнцем безостановочно выпалываешь эти сорняки и плачешь от боли. До сих пор, если приходится проезжать по Чернышевского мимо тех полей, вижу себя с тяпкой над бесконечными рядами картошки.

След от коромысла

– Там я и немцев впервые увидела – ссыльных немцев, депортированных не то с Поволжья, не то ещё откуда-то. Сначала я не поверила, приставала к папе с расспросами: «Почему ты их так называешь, они же русские!» Папа терпеливо объяснял – нет, это немцы.

С нами ещё литовцы, латыши, украинцы работали, но их-то я прекрасно различала, а вот немцев от русских отличить не могла. Да и как отличишь – они и пошутить так же любят, и маленьким помогают.

А украинцы, помню, пели – заслушаешься. Бывало, едем в полуторке по городу (если машину дадут), и они ну просто соловьями заливаются. С тех пор на всю жизнь украинские песни полюбила.

В 1944-м мы переехали в район Сайсар, точнее «Сайсар, 13», как тогда говорили. Это неподалеку от бывшей 10-й почты, на берегу озера Сайсары. Огород свой мы поливали водой из него – у меня даже след остался от постоянного таскания коромысла и одно плечо выше другого.

На грядки шла озёрная вода, а пили мы речную – запасали в подвале лед с Лены. Он там весь год хранился. Кололи его и растапливали в железных бочках. Чистейшая вода была и вкуснейшая: зачерпнешь ковшиком и пьешь вволю. Сейчас попробуй-ка хлебнуть некипяченой, тогда же пили и не болели ничем.

Чтобы успеть к началу рабочего дня, мы с папой выходили из дома в три часа ночи и шли туда из своего Сайсара-13 через весь город: он на плече лопату с тяпкой несёт, я – узелок с едой.

Вернёшься с работы – и на свой огород. Папа рядом качели для младших поставил, и малыши у нас вместо музыкального сопровождения были: мы работаем, они поют. Закончив, мы пели вместе с ними и только потом шли спать. Так родители приучали нас работать – с песнями, шутками, чтобы труд был в радость.

Ещё помню, что папа вёл календарь и всегда знал, когда заморозки. Соседей предупреждал, а они не верили: «Что вы ерунду говорите». Только потеряв несколько урожаев, стали прислушиваться.

Закат Луны, Восход Солнца

– У нас урожай никогда не погибал. В заморозки мы разжигали небольшие костерки, чтобы дым стелился по земле, и прогревая воздух, покрывал рассаду. Но огонь надо было постоянно поддерживать, чтобы он не потух или сильно не разгорелся, так что бессонная ночь была обеспечена.

И ещё была одна особенная ночь в году, когда никто не спал, – новогодняя. Папа пугал: сегодня спать нельзя, кто уснёт, тот проснётся седой. Мы, дети, страшно этого боялись. Задремлешь, бывало, а потом вскочишь – и сразу к зеркалу.

Традиции папа чтил и нам, детям, дал корейские имена: меня назвал «Мен Вори» – «Закат Луны», сестру – «Хэ Вори» – «Восход Солнца». А брат, первый мальчик после девочек, стал у него «Нуги» – «Кто». Таким образом он запутывал злых духов. Это ведь у многих народов есть – понятие, что ребёнка надо оберегать от нечисти. Но в метриках у нас были записаны русские имена, и все нас так и звали – дома, кстати, тоже, хотя между собой мама с папой говорили по-корейски.

Когда меня привезли в Алдан из Приморского края, я ни одного русского слова не знала. Но к трем-четырём годам научилась, а когда в Якутске пошла в первый класс, директор Гаврил Ионович Эверстов всё удивлялся, как это у меня акцента нет.
Откуда же ему было взяться, если наши младшие, которые родились здесь, общались уже только по-русски, а мы были переводчиками между ними и родителями.

Свет Победы

– Счастливая была жизнь, хоть и нелёгкая.

Одежду мама шила из американских мешков, которых в эпоху ленд-лиза было полно, только это не привычная нам мешковина была, а плотная белая ткань. Мама эти мешки красила хиной, которой лечили малярию, и получался жёлтый цвет. И ещё в малиновый красила, только не знаю, чем.
Так и жили, пока не кончилась война.

День Победы я очень хорошо помню. Папа утром пошёл на работу и сразу назад прибежал, кричит что-то. Мама из дома выскочила – руки мокрые, она же вечно чем-то занята была. Что случилось, спрашивает. Когда узнала, что война кончилась – заплакала. Умершую от голода дочку вспомнила…

А папа – бегом, бегом – переоделся и снова убежал, и мы в школу помчались. В школе дым коромыслом, вожатые носятся, учителя тоже чуть не вприпрыжку – и яркое-яркое солнце в окнах. С тех пор как услышу слово «Победа», так оно снова встает перед глазами…

На следующий год на 9 мая организовали парад, и мы должны были в нём участвовать. Вдруг снег повалил – прямо по колено! Для нас всё отменили – грязь же, слякоть, но нам энергию-то девать некуда – начали по всей школе носиться, оба этажа моментально извозюкали. А учителя даже не ругались.

«Профессия меня нашла»

– В 1956 году сразу после школы я устроилась на работу в университет, а в 1957-м меня приняли на кафедру анатомии только что созданного медицинского отделения естественного факультета стеклодувом, потому что единицы лаборантки не было, а стеклодува – была.

В 1959 году поступила на отделение лечебного дела естественного факультета, продолжая работать лаборанткой на кафедре анатомии, и тут возникла надобность проводить практические занятия по этому предмету у биологов-заочников, а все преподаватели отказались. Ну и поручили это дело мне, так что первые студенты у меня появились, когда я сама была студенткой. Раньше по городу пройти нельзя было – выпускники останавливали, заговаривали, вспоминали, как я рифмовала латинские термины и названия, чтобы лучше запомнились.

И вот эти-то занятия с заочниками решили мою судьбу. Я-то сама врачом хотела стать, и папа об этом мечтал. Но при распределении меня оставили на кафедре – решили воспитать из меня анатома. Так что это не я свою профессию нашла, а она меня нашла.

Почти полвека отработала, на моих глазах прошло всё становление медицинского образования в Якутии – и не только прошло, я и сама внесла в него посильный вклад. Счастлива, что была и свидетельницей, и участницей такого большого и нужного людям дела.