Мира Яковлевна Мишлимович преподает на филологическом факультете СВФУ с 1969 года – тогда это был историко-филологический факультет ЯГУ. Профессор, кандидат педагогических наук, «Учитель учителей», отличник народного просвещения, отличник высшей школы СССР, заслуженный работник высшей школы РФ, заслуженный работник образования РС(Я)… А началось всё с книжек, которые неграмотная бабушка давала ей для разглядывания картинок.
«Довоенную жизнь помню чуть-чуть»
– Мы все здешние. Мой отец Яков Ильич Мишлимович родился в Якутске, а мамина семья жила в Татте. Как они туда попали? Это целая история, и она хорошо известна.
В 90-х годах позапрошлого века вышло постановление о выселении евреев из Прибалтики, и весной через всю Россию потянулся обоз: кто ехал на телеге, кто верхом, кто пешком – они шли всё лето. В Иркутске должны были сесть на пароход и плыть дальше, но когда они добрались до него, уже подморозило, и пришлось им там остановиться. Часть общины в Иркутске и осела, а часть, перезимовав, продолжила свой путь в Якутск, Покровск, Амгу, Вилюйск, Татту.
А моя родина – Залог.
Мы жили на углу Дежнева и Большой (ныне – проспект Ленина) в деревянном доме, разделённом на две половины. Сейчас на его месте магазин антенн.
Назвали меня в честь маминой мамы, Миры Григорьевны, которая умерла при родах. Детей у неё было много, внуков – ещё больше, и нас, девочек, получивших имя «Мира», было шестеро.
Но мои мама с папой еврейскую традицию иметь большую семью и много детей не поддержали: нас очень долго было двое – я и моя сестра Мина, младше меня на два года. Её папа назвал в честь своей сестры, тоже рано умершей. А брат Борис родился в 1952-м, после папиного возвращения из армии, мне тогда было уже пятнадцать.
Довоенную жизнь я помню чуть-чуть, капельку. Но главное, что я запомнила – никакого деления на национальности тогда не было. На улице по соседству с нами жили корейцы, цыгане, дальше, на Чернышевского – старообрядцы. Жили дружно. Мальчишки наши если и дрались, то с Центральным телеграфом, с мальчишками Рабочего городка или Сайсар, но никогда – по национальному признаку.
Война началась, когда мне было четыре года. Я тогда уже заболела костным туберкулезом, и меня собирались везти в Евпаторию, где тогда лечились все костнотуберкулёзники. У нас и билеты были взяты – на 23 июня. Конечно, их сразу аннулировали: пароходы начали возить призывников.
Отец был коммунист и сразу пошёл в военкомат. И брат его младший, Евсей – он погиб в первом же бою под Курском.
В гипсовой «кроватке»
– А у меня была своя война – с болезнью. Лежала я дома в так называемой гипсовой «кроватке» – это меня так загипсовывали.
Мама работала в детском саду, и со мной оставалась бабушка, Рахиль Евсеевна.
Помню, как пела про себя частушку собственного сочинения:
«Как я буду, как я буду,
Когда мамочка уйдёт?»
Тогда же я научилась читать – поневоле. У нас была этажерка с книгами, и когда мама была дома, она читала мне вслух, а бабушка была неграмотная и просто совала мне книжку в руки – на тебе, разглядывай картинки.
Из туберкулёзного санатория к нам приходила Татьяна Парфеньевна Дмитриева, чье имя сейчас этот санаторий носит, а тогда она его возглавляла и наблюдала меня на дому.
Считалось, что при костном туберкулёзе есть три условия излечения: покой, питание и свежий воздух. С тех пор я ни одного лета не провела в городе. Меня, лежачую, вывозили на дачу к родственникам, Кершенгольцам.
Первое лето я не ходила, второе – тоже, а на третье меня поставили на костыли. Я была такая счастливая, что могу ходить! Весной процесс вроде затих, а к осени перекинулся на правую сторону. На всю жизнь запомнила, как кто-то из родственников меня повёз на осмотр к Дмитриевой. Город тогда был вымощен чурочками, и на каждой чурочке телега подпрыгивала, и мне было так больно, что я кричала всю дорогу.
Мама прибежала туда с работы – прибежала в прямом смысле слова, транспорта-то не было. Дмитриева меня осмотрела и сказала ей: «Знаете, Вера Борисовна, больше я к вам ходить не буду. Положу её сюда».
Год я там лежала просто так, потом начала учиться: сначала в первом классе, потом – во втором. Писала лежа, испортив почерк на всю оставшуюся жизнь.
«Главным были стихи»
– Училась по-разному. Помню, как маме говорили: «Письмо – два, чистописание – два, чтение – пять».
В последнее воскресенье месяца у нас был родительский день, но так как мама хорошо знала Татьяну Парфеньевну, её пускали каждое воскресенье, и она обязательно приносила мне что-нибудь вкусненькое – отрывая от моей младшей сестры. Помните – покой, питание…
Что же касается свежего воздуха, то все кровати были на колесиках, и нас рано утром выкатывали на огромную террасу и только на ночь закатывали обратно.
У нас там и самодеятельность была, и я в ней участвовала. А когда начала вставать на костыли, мы встретили День Победы. Как же мы кричали, целовались, бесновались – и взрослые в тот день нам всё разрешали.
А когда вернулся отец – он после войны ещё долго служил – каждый год 9 мая во дворе во всю длину ставили столы, жарили шашлыки, и папа приглашал не только своих друзей, но вообще всех, кого встретил на улице. И они пели песни военных лет, а меня на костылях ставили на стол, и я читала стихи.
В третьем классе я училась дома, с четвёртого – в 17-й школе по Ярославского. Она была одноэтажная, деревянная. Год или два в тёплое время года меня туда возили на телеге, зимой – в санях. Потом стала сама добираться. После 17-й школы – она была семилетней – нас всех перевели в восьмую.
В школе я продолжала заниматься в самодеятельности, ходила в драмкружок, где мне давали крошечные роли. Но главным тогда для меня были стихи – я их и писала, и читала.
Когда умер Сталин, читала перед всей школой:
«Огромным ударом обрушилось горе,
В траурной рамке любимый портрет…»
Как же я ревела! И как читала:
«А сердце не хочет поверить, нет…»
«Дело врачей»
– Школу я закончила с серебряной медалью. Поступать хотела в медицинский – чтобы помогать детям, таким, как я.
Мы с отцом полетели в Питер, в знаменитый первый мед. А это был 1954 год. Дело врачей. Волна антисемитизма. А я врачом захотела стать. Принесли мы документы и слышим: «Вы знаете, что вы опоздали? У нас собеседование уже прошло».
А я самонадеянная была: «Давайте, – говорю, – я буду экзамены сдавать». Женщина, регистрировавшая документы, отрезала: «Не положено». И тут невидный, небольшой мужик, стоявший неподалеку, отозвал отца в сторону: «Слушай, ей надо дать». Отец не понял – в Якутске тогда это было не принято. А когда сообразил, загремел: «Как?! Я коммунист, я воевал. И чтобы я давал взятки? Не выйдет!» Схватил меня за руку и сказал: «Мы отсюда уходим».
Переделали заявление в Иркутский мед, посадил он меня на поезд и отправил к маминым родственникам, которые там ещё с первой зимовки осели.
1 сентября начался учебный год. Но мы ещё должны были в колхоз на картошку ехать. А нашим куратором был назначен выпускник прошлого года, и он придумал отвести нас сразу в анатомку. На самом деле, конечно, это должно было произойти намного позже, но новичку же надо как-то отличиться.
Когда мы только подходили к этому анатомическому корпусу, запах уже чувствовался. И вот идём по длинному коридору, по обе стороны от прохода старшекурсники пирожки жуют, а мне нехорошо. Куратор, подойдя к двери, со словами «не бойтесь» картинно распахнул её, и как только мне в нос ударил запах формалина, я отключилась – как потом выяснилось, не только я, но и ещё одна девочка. А когда мы пришли в себя, куратор объявил: «Завтра все поедут на картошку, а вы каждый день будете сюда приходить, пока не научитесь спокойно реагировать».
Из тех же соображений нам выдали человеческие кости, (студентам-медикам, как я знаю, и сейчас их выдают) и вот сижу я, смотрю на небольшую кость, у которой 14 названий, а в голове одна мысль: «Это не моё, не моё, не моё…»
«Через два дома от нас»
– На следующий день выпал снег, и я по этому первому снегу пошла на рынок, а там автобус петлю делает. И то ли он не успел, то ли я не успела, но он меня чуть-чуть задел. Упала я в снег, лежу и думаю: «Вот теперь-то я возьму академический отпуск» – и мне так хорошо!
Через два дня я уже была дома. Мама плакала от позора: «Те, кто на тройки учились, поступили в Москву, Питер, а ты… Мне стыдно перед другими родителями».
Через какое-то время к нам в гости пришли Ефим Георгиевич и Ася Матвеевна Алексеевы (родители композитора Эдуарда Алексеева). Ефим Георгиевич, заведовавший первой школой (бывшая татарская), посмотрел на меня и спрашивает: «Мира, нога у тебя сильно болит?» Услышав, что не очень, повернулся к маме: «Вера Борисовна, отпусти её, у меня как раз вожатая ушла в декретный отпуск».
А школа через два дома от нас, и я подумала – что сидеть-то? Месяца два работала, сборы пионерские проводила. А потом завуч говорит: «Учительница в 6-м «Б» заболела. Может, проведёшь у них урок русского?» А 6-й «Б» был самый распущенный, самый недисциплинированный класс. Но что делать, сняла галстук и пошла.
Захожу – они глаза вытаращили: «Вожатка, ты зачем пришла? Сбор проводить?» – и, сидя за партами, стали двигаться к учительской кафедре, прижав меня к доске. Господи, думаю, что же делать-то! Отложила свои бумаги с разбором предложения и начала им читать стихи – все, что знала, и свои, и чужие, и детские, и взрослые. Смотрю – у них глаза раскрываются, и они начинают меня слушать. Парты потихоньку отодвигаются. Звенит звонок, а они говорят: «Ещё».
Потом завуч на пороге возникла: «Что у вас тут происходит?» – и сама стала слушать. И тут я ощутила то, что теперь называется противным словом «кайф». Я поняла, что это моё. Позвонила сестре в Иркутск, чтобы она сходила в мед за моими документами, и поступила в наш пединститут, который через год стал Якутским государственным университетом.
«Со школой не порывала»
– Закончив ЯГУ, десять лет преподавала в школе: немножко в «своей» первой, потом перешла в третью. И после того как меня пригласили на работу в университет, ещё несколько лет совмещала.
Но я, по большому счету, со школой и не порывала – у меня же методика преподавания литературы, элективные курсы, которые я вела десять лет в 3-й, 5-й, 31-й и Мархинской школах, семинары, с которыми я объездила всю республику: Тикси, Депутатский, Белая Гора, Ленск, Нерюнгри, Алдан, Томмот, центральные районы даже не считаю.
Я и сейчас жадно читаю всё, что попадётся об учительской профессии, о школе.
Кандидатскую свою защитила по теме обучения сочинениям в старших классах. Защитилась в МПГУ – Московском педагогическом университете, после чего мне предложили там остаться. А у меня мама болела: месяц дома, месяц в больнице. И я вернулась.
Я даже мужа своего, Алексея Ивановича Ильина, из Тверской области сюда перетянула. Он родом из Удомли, где Калининская АЭС. На ней и работал фрезеровщиком. Сам из многодетной семьи, так что получить образование у него не было возможности.
Познакомились мы по письмам через мою подругу, потом он приехал сюда, и мы прожили 24 года, из них 23 счастливых, а последний год он сильно болел.
Мои аспиранты до сих пор вспоминают щи Алексея Ивановича…
Выпустила я двенадцать аспирантов. Первой из них была Светлана Юрьевна Залуцкая, кандидат педагогических наук, которая сейчас отвечает за научно-исследовательскую работу нашего факультета.
Почти все мои аспиранты работают в нашем университете и на нашей кафедре, они – моё левое плечо и моё правое плечо, помогают мне здорово.
Огорчает одно – студенты перестали читать. Предыдущие поколения читали, а нынешние уткнутся в свои телефоны… Но как, не читая, стать учителем русского языка и литературы? Как детей приучать к чтению? Так что – читайте! Наряду с серьёзной литературой я, например, обожаю детективы. А из классики могу бесконечно перечитывать Лермонтова и Чехова, если взять ХХ век – Булгакова. Как сказал один из великих людей, «чтение – вот лучшее учение».
…Всю жизнь я преподаю. Могла и за границей оказаться — в этом же качестве, когда неожиданно нашлась младшая сестра бабушки Рахили Евсеевны, о которой у нас в семье никогда не говорили: сбежав в 16 лет из дома, она в итоге оказалась в Израиле, а когда ей было уже за восемьдесят, захотела снова увидеть Якутск.
Приехала, навестила родные могилы на еврейском кладбище, побывала у нас на даче. А потом предложила: «Перебирайтесь в Израиль. Будешь лекции читать в вечернем университете для эмигрантов из России. Мужу тоже работу найдем: фрезеровщики у нас больше профессоров получают». А я вспомнила Высоцкого: «Я не уехал… я не уеду». И не жалею об этом.
Фото предоставлено героиней материала.
This post was published on 29.05.2022 11:11