Народная артистка РС(Я) Мария Николаева о военном детстве и тернистом пути на оперную сцену

Народная артистка РС(Я) Мария Николаева – это Татьяна в «Евгении Онегине», Лиза в «Пиковой даме», Наташа в «Русалке», Маргарита в «Фаусте», Леонора в «Трубадуре», Микаэла в «Кармен» и нежная Чио-Чио-сан. А интерес к музыке ей привил отец, Евсей Николаевич Николаев, жизнь которого была далека от искусства.

Отец

Осиротел Евсей рано и, чтобы не пропасть с голоду, пошёл в батраки к своему дальнему родственнику. Тот сначала дал ему за работу тёлку, но потом сказал: «Ты за год наел у меня на 12 рублей, и в счёт долга я у тебя её забираю». Оставшись ни с чем, мальчишка рассердился на дядю и ушёл от него по дороге с обозом. Дорога та вела из родного Оргета до Олёкмы, где он нанялся к богатому торговцу, и тот со временем стал доверять Евсейке ключи от своих амбаров и сундуков.

Пройдя через эти «университеты», парень подрос, окреп, а когда вернулся домой, срубил себе русскую избу. Женился, и тесть выделил ему лошадь и несколько коров. Хорошо зажили. А тут в Оргете стали создавать колхоз, и он поначалу раздумывал, вступать туда или нет. Но тяга к новой жизни пересилила.

Недавний батрак к труду был привычный, а в своих скитаниях набрался опыта, и его сразу выделили, назначили председателем.

Со временем колхоз выбился в передовые. Особую славу снискал поселившийся у них китаец по фамилии Ли Фу, именовавший себя Иваном: он первым в наслеге завёл огород и прогремел на всю республику, приняв участие в выставке ВДНХ в Москве.

Музыкальные гостинцы

Время летело быстро, дети подрастали: старшая уже училась в ЯФАШ – фельдшерско-акушерской школе в Якутске, а младшим Евсей, выезжая куда-либо по делам, всегда привозил гостинцы – то балалайки купит, то гитару, а однажды и вовсе диво дивное – патефон с пластинками. Поставил его на почётное место, завел, и оттуда грянул сочный мужской бас. Дочка Маруся, найдя сбоку дырку, тут же приникла к ней, стараясь разглядеть, где тут прячется голосистый дядя.

А отец говорил, что скоро в каждом доме на стене появится круглая черная тарелка, и она сама будет рассказывать новости. Но та новость, которая изменила всю жизнь, пришла без тарелки.

Неподалеку от их дома собралось много людей – много, как на праздник. Только это был не праздник: Маруся впервые увидела, как плачут взрослые. И ладно бы женщины, но ведь и мужчины утирали глаза кулаком.

Человек сорок оседлали коней, а остальные стояли вокруг и смотрели на них. Потом всадники выехали на дорогу и двинулись вперёд. Пыль клубилась из-под копыт, поднимаясь кверху, а оставшиеся глядели им вслед, пока они совсем не скрылись из виду. Это был первый призыв на войну.

Брат

Дети тогда взрослели рано: в восемь лет Маруся уже оставалась в доме за старшую – топила печь, таскала воду, молола зерно на ручных жерновах, приглядывая за братишкой и сестрёнкой. Мать, с довоенных времён числившаяся среди лучших косарей колхоза, уходила раным-рано, потом её и вовсе назначили конюхом вместо ушедших на фронт табунщиков. Про отца-председателя и говорить нечего.

Брата Васю, которому было 17, определили в напарники к старику Савве Андрееву, и вместе они погнали лошадей для армии – из Верхневилюйска до Усть-Кута.

Целый год его не было. Вернулся почти босой, протерев до дыр торбаса, а вытянулся так, что Маруся его не узнала: стоит у печки чужой парень – худой, высокий, а мать смотрит на него, и слезы безостановочно бегут по её впалым щекам.

Потом они, включая проснувшихся к тому времени малышей, слушали его рассказ: как, гоня табун, добирались до мест ночлега, называвшихся «симиэбийэ», и даже если дом был выстужен, не было сил растопить печь, вскипятить чайник – где падали, там и засыпали. А проснувшись утром, видели рядом с собой окоченевших мертвецов – не всякий мог выдержать тяготы долгого пути. Но некогда было ужасаться: поднялся, подкрепился наскоро, и снова в седло, снова мельканье конских грив и спин и бесконечные вёрсты впереди…

Дома брат пробыл недолго – как исполнилось восемнадцать, сам ушёл вслед своему табуну на войну.

«Где еды раздобыть»

Оставшись без сыновей и мужей, старики и женщины сами работали, сами охотились, а добытое приносили в общий котел. Так и выживали.

А ещё был огород китайца Ивана. Репа и турнепс многих тогда спасли от голодной смерти.

Отец решил и сам попробовать поогородничать. Вспахать землю и посадить взятые у Ивана семена времени не было, и он просто побросал их в золу на пустоши, оставшейся после лесного пожара. На счастье, лето было дождливое, и когда осенью Евсей решил проведать свой «огород», урожай оказался небывалый.

Репу с турнепсом ели и как кашу, и в тесто для оладьев добавляли, отчего они крошились, но не было ничего вкуснее этих крошек.

В школу Маруся пошла в восемь лет. Тетрадей не было, писали в старых книгах между строк. Чернила делали сами – кто золу разводил, кто – измельченный стержень химического карандаша. А перо, которым писали, берегли как зеницу ока: потеряешь – другого взять негде.

Но пуще всех бедствовал школьный интернат, выполнявший к тому времени и функции детдома – люди умирали от голода, и много стало сирот. Отчаявшиеся работники поставили вопрос перед правлением колхоза: «Евсея Николаевича нам надо, а то пропадем тут совсем». На том и порешили – назначив вместо Евсея председателем его двоюродного брата, сделали его самого завхозом интерната: «У тебя детей много, так что сообразишь, где на интернат еды раздобыть».

До самого конца войны он этим и занимался: рыбачил на озёрах зимой и летом, с мальчишками постарше силки в лесу ставил.

Зато как все наелись на ысыахе Победы! За все голодные годы наелись. Пенился кумыс, шибая в нос, а праздничная каша-саламат, сдобренная потрохами, была обещанием новой счастливой жизни.

Отец радовался: «Вот дождусь сына, обниму его – тогда и умирать не страшно». Так и получилось. Брат Василий, отвоевав на Белорусском фронте и прослужив ещё три года после войны, демобилизовался в 1948-м, а Евсей Николаевич умер в 1949-м.

«Среди людей не пропадёшь»

Оставшись без отца в 13 лет, семилетку Маруся всё-таки закончила и подалась в Вилюйское педучилище. Музыке там уделялось серьёзное внимание. Был оркестр, где её умение играть на гитаре и балалайке пришлось очень кстати, а молоденькая русская преподавательница пения привлекала Марусю к участию во всех концертах в качестве главной вокалистки и постоянно твердила: «Тебе бы в музыкальное училище! В Якутске есть такое». И убедила. Пошла Маруся к директору. А тот был мужчина суровый, в военной форме ходил, у такого не забалуешь – едва заикнувшись о документах, сразу получила от ворот поворот.

Но не было бы счастья, да несчастье помогло: на втором курсе она заболела и вернулась домой. Документы, понятно, отдали. А потом позвонила из Верхневилюйска тетя и сказала, что приехали артисты отбирать молодёжь в Якутское музучилище, а главная у них Надежда Шепелева.

Отмахав 70 километров от Оргета до райцентра, Маруся прошла прослушивание и получила рекомендацию от самой Шепелевой.

Старшая сестра, работавшая после окончания ЯФАШ в больнице, дала 300 рублей на дорогу. На пароход должно было хватить, но река обмелела. В райкомоле сказали: «Мы завтра на машине до Вилюйска едем, давай с нами, а там на самолёт».

Маруся даже не подумала, хватит ли сестриных денег на путешествие по воздуху, а их хватило только до Сангара. Дальше до Намцев поехала на почтовом катере за 30 рублей, заняв их у попутчика, от Намцев до Якутска – на машине за 15, опять же в долг.

Добравшись так до музыкального училища, три дня ничего не ела, только воду пила. Сестре ни телеграмму отбить, ни письмо написать – денег ни копейки.

Но не зря говорят: среди людей не пропадёшь. Повстречала земляка, а тот, будто почуяв, что дела её плохи, хотя она старалась не подавать виду и даже в столовую с ним идти отказалась, буквально силой всучил ей сто рублей. И слова нужные нашел: «Станешь певицей – вернёшь». Иначе бы она не взяла.

Участница Декады в Москве

Стипендии в училище не было, но в общежитии их на казённый счет одели, обули и кормили два раза в день – утром и днём, а вечером они подъедали оставшееся от обеда и хлеб, который свободно лежал в столовой и которого можно было брать с собой сколько угодно. Словом, с голоду не умрёшь, и они считали, что живут лучше всех: в одной комнате – 15 девочек, в соседней – 12.

Однако лишь год проучилась она на вокальном отделении, а потом завуч Шутенко заявил: «Нет у тебя таланта. Или уходи, или переходи на дирижёрское, на первый курс».

Уйти из училища? Ни за что! Проявив характер, настояла, что, если уж её переводят к дирижерам, то не на первый курс, а на второй, даже не догадываясь, что там ее поджидает такая напасть, как нотные диктанты, которых у вокалистов не было. Как же она над ними мучилась! Но потом нагнала.

И всё-таки от судьбы не уйдешь: в 1957 году Маруся оказалась среди участников Декады якутской литературы и искусства в Москве именно в качестве певицы. Хор музыкально-драматического театра был в то время весьма немногочисленным, и его усилили студентами музучилища – вокалистами, хоровиками и даже дирижёрами, причём отбирали не только по голосам, но и по внешним данным. И после отбора Маруся попала не просто в хор, а в число 12 девушек-журавушек из «свиты» главной героини Туйаарымы Куо.

Правда, до Москвы наша журавушка добралась еле живая – укачало в поезде. А потом они никак не могли приноровиться к местному времени, и когда к ним приехали со студии документальных фильмов, чтобы заснять на кинопленку, сцена напоминала сонное царство: кто стоя спал, кто сидя.

Само выступление прошло без эксцессов – как же, в зале сам Хрущев и прочие ожившие портреты из газет! В одиночку перед столь высокими гостями было бы страшно на сцену выходить, но в составе группы – ничего.

«Девочку забираю к себе»

В 1959 году по окончании училища она поехала по распределению в Нюрбинский районный дом культуры хормейстером.

Постоянный состав хора был 20-30 человек, а по большим праздникам разрастался до ста. Был и небольшой ансамбль, гордо называвшийся оркестром: баян, балалайка, пианино. На пианино играла жена начальника Амакинской экспедиции Шубина – москвичка, выпускница консерватории, которая чуть не после каждого концерта, где Мария пела, говорила: «Почему ты дирижёром стала? Тебе петь надо».

Так прошло три года. А потом подруги написали из Якутска, что будет набор в Ленинградскую консерваторию.
Мария приехала из Нюрбы на пароходе как раз в день прослушивания, и профессор Гришанов отобрал пятерых – в том числе её.

Но решающее прослушивание было в самой консерватории.
Приехав из Якутска, где стояла тридцатиградусная жара, Мария тут же простыла на невском ветру, но сумела собраться и спела, озадачив приёмную комиссию: «Поступать на подготовительное отделение в 26 лет? Великовозрастная…»

И тут раздался решительный голос Ольги Афанасьевны Кашеваровой, в прошлом – солистки Мариинского театра: «Девочку я забираю к себе».
В Ленинграде Мария проучилась семь лет – два года на подготовительном, пять – собственно в консерватории, и за эти годы город на Неве стал для нее второй родиной.

«Что вы с ней сделали?»

Когда Кашеварова ушла на пенсию, её взяла в ученицы Наталья Дмитриевна Болотина.
Кстати, только в консерватории выяснилось, что на вокальном отделении Якутского музучилища её природно поставленный голос чуть не загубили неправильной постановкой дыхания, и она, всегда свободно бравшая верхние ноты, перестала их брать.

Но Болотина справилась с этой бедой, и первый педагог, услышав Марию на академическом концерте, не сдержавшись, воскликнула: «Наталья Дмитриевна, что вы с ней сделали? Так раскрепостили её голос!»

Наталья Дмитриевна была вдовой заслуженного артиста РСФСР Павла Болотина, которого оплакивала всю жизнь. Вместе они пережили блокаду, не переставая выступать – в выстуженных залах и на передовой, пробираясь туда под обстрелами по невскому льду. А после блокады он умер, и жена считала, что виновата в его смерти: «Слишком я его закармливала, когда голод кончился. Не знала, что так нельзя…» К ученикам своим она относилась, как к детям, которых у неё не было.

За общее дело

Консерваторию Мария закончила в 1969-м. Первой её партией на якутской сцене стала «Служанка-госпожа» в опере Перголези, где главная героиня при помощи хитроумных уловок женит на себе своего господина.

Соколовский с Лобановым по очереди пели главную мужскую партию, а она – женскую, и больше никого на сцене не было. Поставил эту оперу режиссер Хроленко из Ленинградской консерватории специально для Марии, чтобы показать её возможности.
Впрочем, была в этом спектакле и «немая» роль, которая досталась Юрию Местникову – её будущему мужу.

А начинала она в одно время с Анегиной Ильиной, Александром Самсоновым.

– Мы все тогда болели за общее дело, а не каждый за себя, – вспоминает Мария Евсеевна.

Золотое это было время! И отношение к певцам: никого не затирали, всем давали работать.

– Какие были дирижёры, режиссёры! Начинающему артисту нужно внимание. Если роли давать только своим фаворитам, другие артисты перестают расти. Раз человек закончил учёбу – значит, у него есть данные, но их надо развивать, а развивает только работа, – говорит Мария Евсеевна.

Отдав более тридцати лет оперной сцене, она стала педагогом-репетитором в родном театре. Продолжает преподавать и сейчас, но уже в Высшей школе музыки, куда её пригласила Анегина Егоровна Ильина. Мария Евсеевна – доцент кафедры вокального факультета ВШМ.

У неё учился Гаврил Николаев и большинство солисток ансамбля «Туймаада». Лина Акимова и Аида Иванова стали заслуженными артистками республики.

– И ещё я хочу сказать одно: поколения артистов, режиссёров, дирижёров создавали наш оперный театр – самый северный оперный театр в мире. Это высокая планка, высочайшая, я бы сказала. И её надо держать, сейчас же я вижу, что явное предпочтение отдается лёгкому жанру. Но здесь всё-таки важно соблюдать баланс.

Фото предоставлено героиней материала.