«Надевай броник и пошли»: медик Зоя Степанова о работе «за ленточкой»

На недавней встрече в Москве президента России с представительницами фонда «Защитники Отечества» была ветеран боевых действий из Якутии Зоя Степанова. Ей он сказал: «Ваш труд – это спасение самого ценного – человеческих жизней».

Мечта детства

– С детства я хотела стать медиком. Причина простая – часто болела, и с той поры в мою жизнь вошли больничные палаты, запах лекарств, врачи и медсестры в белых халатах… Было и другое желание – носить форму, военную или милицейскую – без разницы. Но когда настала пора определяться, выбрала я все-таки медицинский колледж. Приехала из родного Мукучу в Кобяйском улусе в Якутск, поступила и закончила по специальности «акушерское дело». Только вот ребенка мне довелось принять (в паре с врачом-гинекологом) один-единственный раз – в Мукучу, куда я поехала работать по распределению. А в гинекологическом отделении РБ№1-НЦМ, где я проработала 20 лет, акушеркой была только по должности.

…Когда началась спецоперация, я постоянно натыкалась в соцсетях на сообщения, что много раненых, что совсем молодые парни остаются без ног, без рук. И сразу возникали мысли: а почему я до сих пор здесь, а не там, где так нужна?

Незадолго до этого, в пандемию, я потеряла папу. Инсульт. Когда его перевезли из Сангара в Якутск, я надеялась, что у меня получится ухаживать за ним самой, но он подхватил ковид, а в ковидные отделения не пускали. Там он и умер, а мне долго не давало покоя чувство невыполненного долга. Получилось, что одно наложилось на другое, и в конце концов я пошла и подписала контракт. Только маме целый месяц не могла об этом сообщить, а когда все-таки сказала, услышала в ответ: «Раз решила – езжай, чтобы потом не жалеть».

Дочка старалась казаться спокойной, провожая меня с двумя своими малышами. Старшему внуку тогда было три года, младшему – два. Когда я была уже там, они стали меня называть «эбээ-танк» («эбээ» – «бабушка» по-якутски). Дочь мне объяснила, что танк в их понимании – это очень круто.

«Ну вы, якутки, даете!»

– Тактическая медицина оказалась где-то прямо противоположной тому, чему учат на гражданке, а я с этой стороной жизни я никогда не соприкасалась, в мои школьные годы у нас даже НВП не преподавали.

В медицинской роте мы учились где-то месяца полтора. Потом в Белгородской области две недели тренировались разворачивать и сворачивать полевой госпиталь, повторяли курс самопомощи и взаимопомощи. А потом пересекли границу Луганской народной республики и оказалась в чистом поле, вернее, в лесу.

Поселили нас в старых блиндажах, которых к тому же не хватало – оружейку негде было разместить, аптеку. Взялись по приказу командира за лопаты и впятером выкопали яму четыре метра длиной, столько же – шириной, а в глубину намного выше собственного роста. «Ну вы, якутки, даете!» – сказало начальство, сравнив нашу яму с теми, что копали другие. Было бы чему удивляться – мы же все в деревнях выросли.

Но в итоге затею с блиндажами пришлось оставить – нам выделили заброшенное двухэтажное здание поликлиники профосмотров. И это была радость – в блиндажах-то мышей полно. По утрам такой визг стоял, когда приходилось вытряхивать из волос пригревшихся там мышат! Печек не было, вот они и лезли от холода куда ни попадя…

«Сделай сам»

– Город Северодонецк, где мы оказались, очень сильно пострадал от боевых действий. Выделенная нам поликлиника выглядела так, будто персонал покинул ее уже под обстрелом. Вся документация, оргтехника и мебель остались: на изрешеченных осколками столах – простреленные мониторы. Окна, конечно, все вылетели, крыша – как решето, с «сюрпризом» в виде неразорвавшейся бомбы, которую вывезли саперы.

Но первый этаж был еще ничего, его успели привести в порядок парни нашей медроты. А на втором до нас какое-то время располагался то ли наблюдатель, то ли снайпер: в одном кабинете спал, в другом – ел, в третьем – справлял нужду. И все надо было отскрести, почистить, а воды не было, но, на наше счастье, рядом оказалась колонка. Носили воду ведрами и отмывали кабинет за кабинетом, потом заделывали выбоины, красили. Где можно – стеклили окна, где нельзя – забивали фанерой и досками. Параллельно ходили на дежурства в соседние полки, где не хватало медсестер.

Питались поначалу однообразно – макароны и тушенка. Иногда местные картошкой или морковкой угощали. Готовили сами по очереди. А после открытия госпиталя нас начали снабжать по-настоящему: и говядина на столе появилась, и рыба, и курица. И повара приехали. У нас Варя была – наша землячка из Жиганска. Как она готовила! До сих пор по ее стряпне скучаю и удивляюсь, как она умудрялась кормить по-домашнему на сотни человек.

«Кошкин дом»

– Открылись мы в декабре, и вместе с легкоранеными, для которых предназначался наш госпиталь, поступали бойцы с обморожениями.

Лечились они у нас недолго. Выпишутся – и обратно. Забрав кое-что на память… Обустраиваясь на новом месте, мы живностью обросли – кошками, котятами. Наши девочки где их только не подбирали! Подберут, приютят, дадут имена, а потом бегают по всему госпиталю: «Буся, Буся! Бусинка! Кто видел Бусю?» Слыша эти заполошные крики, идешь искать – больше для очистки совести, в глубине души понимая, что Буся, скорее всего, едет сейчас за пазухой очередного выписавшегося бойца в сторону передовой.

…Распорядок у нас был такой: в шесть утра – подъем, в семь – завтрак у нас, с восьми – у раненых. Отбой в 22.00 – если все спокойно. Но во время наступления работаешь сутками, забыв о сне и еде. Какой там сон, какая еда, если раненых сотни. Ранения вроде и легкие, но встречались среди них парни, которые были на волосок от гибели – иначе не скажешь, если осколок совсем рядом с сонной артерией! Мы таких называли счастливчиками. К нам-то они попадали после рентгена на сортировке, который и показывал, что их жизнь вне опасности, но все дело – в нескольких миллиметрах.

«Надевай броник, и пошли»

– Так я проработала до марта. И все равно мне казалось, что делаю недостаточно. С тем и уехала в отпуск. А когда вернулась в начале апреля, командир меня встретил со словами: «Зоя, ты же хотела на передовую. Пойдешь?» Я даже не распаковалась.

Наша эвакуационная точка – нулевая – располагалась в том месте, где бойцы, выходя с передовой, могут помыться, постираться – то есть в относительно спокойном месте. Там же и эвакуационная группа находится – они не только раненых вывозят, но и занимаются подвозом бутилированной воды (обычная там хуже технической), продуктов, боекомплекта, бензина.

Когда мы с моей напарницей, Валей из Екатеринбурга, приехали туда, обнаружили, что нет ни печки, ни кровати, ни стола. Начали обустраиваться. А тут – наступление. Санитары ушли собирать раненых. Комполка по рации кричит: «А вы что там делаете, за ранеными идите!» Начальник эвакуационной группы говорит: «Зоя, надевай броник, каску, и пошли».

…Там, где только что бой прошел – там даже запах другой. Порохом, что ли, пахнет. Мы все возможные места проверили – нигде никого. А далеко забирались. И везде тихо так… Решили возвращаться, и на обратном пути встретили УАЗик. Чей – в темноте не разберешь, несется, не включая фар, по-другому там нельзя – дрон заметит. А он и заметил: вернувшись из госпиталя в свое расположение, мы узнали, что этот УАЗик дрон подорвал. Наши санитары говорили ему, что всех вынесли, но он не послушал…

Цепочка спасения

– От дронов там никому покоя нет. Раз при мне эвакуационная группа доставила «двухсотых» и меня позвали констатировать смерть и указать причины. Пошла. Раскрываю первый черный пакет – и в глаза бросается свежая, совсем недавно наложенная повязка. Раскрываю второй – то же самое. И смертельные ранения: у одного – в шею, у второго – в живот. Бедные ребята, как они жить хотели! Нашли, как им казалось, укромное место, перевязались, а этот проклятый дрон их и там достал. И хоть я этих парней не знала, проплакала целый день. Слезы бежали ручьем, я ничего не могла с этим поделать.

…Поначалу ребята на передке своих раненых сами выносили. Жара страшная, все время пить хочется. Но когда займешься раненым, на тех, кто его принес, не смотришь, а закончишь обработку и перевязку, спохватишься – надо же ребят накормить, воды дать – а их уже и нет. Ушли. Обратно на передок. Сердце щемит, как вспомнишь.

Потом-то порядок навели, эвакуационные точки организовали, с медиками и санитарами на каждой. После оказания первой медпомощи санитары доставляют раненого с первой точки на вторую и возвращаются обратно, на второй его снова осматривают, делают по необходимости уколы, перевязки, доставляют на третью – и так по цепочке. 19-я точка – крайняя. От нее до нас было минут пятнадцать езды, если спокойно. Но спокойно там почти никогда не бывает.

«За ребят»

– Первое время мы сами за ранеными ездили, оказывали первую медицинскую помощь и вывозили на «буханках». «Буханки» наши все на сито похожи – дроны постоянно на них охотятся. И вот несешься и передаешь по рации: «Красного везу». «Красный» – значит, тяжелый. «Желтый» – ранение средней тяжести, «зеленый» – легкое. А в зависимости от состояния в госпитале составляют бригаду и ждут наготове.

А так всякое бывало. Случалось раненых и на тачках вывозить. Вообще-то колесные носилки тоже на тачку похожи, у них одно колесо спереди, а сзади толкаешь. Но когда носилки заканчивались, мы и обычные тачки покупали.

…Самая большая радость там – узнать, что раненый остался жив. Как-то один командир в благодарность за своих бойцов букет роз принес. «Вот, – говорит, – пришел посмотреть на тех, кто моих ребят спас!» Я их запомнила,  их двое было, и оба тяжелые, с минно-взрывными ранениями. Там большинство ранений – минно-взрывные или осколочные.

«Без меня справитесь»

– Довольно долго мы на своей точке работали без врача. Так-то он был, но во время наступления, про которое я уже говорила, ушел на передовую. А когда вернулся, в ответ на упреки: «Почему вы нас тут одних оставили?» – сказал, как отрезал: «Я там нужнее. А вы и без меня справитесь». И снова – на передок, только мы его и видели.

В следующий раз он у нас появился, когда ноги в прямом смысле слова чуть не до кости стер – столько ему там ходить пришлось. Подлечился в госпитале – и назад, к своим ребятам.

По специальности он врач-анестезиолог. В самую первую встречу мы от него чуть не оглохли – все распоряжения отдавал только криком. А с передовой вернулся – как подменили: ни разу ни на кого голос не повысил, само спокойствие.

В мае-июне, узнав, что мы на 19-ю точку сами за ранеными гоняем, к нам направили другого врача. И пришел строгий приказ – женщин на передовую не пускать. Я после просила ребят-шоферов, когда они за ранеными выезжали: «Возьмите меня, я везучая, со мной мимо дронов проскочите». Ни разу не взяли.

«Вся Россия»

– Домой я вернулась в июле прошлого года. Когда уезжала из Северодонецка, его уже было не узнать: на улицах укладывали асфальт, тянули газопровод, канализацию. Город это красивый, чем-то на Вилюйск или Покровск похож – везде сосны. Только у нас они сами по себе растут, а там их специально посадили, ровными рядами. На эвакуационной точке природа другая. Красиво, наверное, когда-то было, а сейчас судить трудно –все выгорело, обрублено, посечено осколками.

Со своими, кто там остался, я переписываюсь. Там у меня даже «дочка» есть – московская девочка, молоденькая, лет двадцати. Она сама начала меня своей якутской мамой называть. «География» у нас, конечно, обширная. Ульяновск, Екатеринбург, Благовещенск… Врач из Дагестана. Водитель из Татарстана. А техник-механик – эскимос по имени Алеша. Вся Россия…