На предельных оборотах

Вертолетчик, подполковник в отставке, кавалер ордена Красной Звезды Владимир Петрович Высоких – потомственный авиатор. Родился он в Мухтуе, где находился тогда Ленский аэродром, и вырос среди лётчиков и авиатехников, так что выбор профессии был предрешён с самого начала.

«До пяти лет по-русски не говорил»

– Отец мой, Петр Михайлович Высоких, закончив Арзамасскую школу бортрадистов, всю жизнь работал в Аэрофлоте.

Мать, Мария Федоровна Питюлина, по первому образованию швея, после замужества тоже быстро освоила профессию радиста.
Получил отец назначение в Берелех, а кому там швеи нужны? Вот он и выучил ее на радистку, хотя в Якутске она в 19 лет от роду уже заведовала пошивочной мастерской по улице Октябрьской.

Родились они, кстати, в один день – 5 сентября 1927 года, только отец умер в 40 лет от инфаркта, а мама 84 года прожила.

Совместную жизнь мать с отцом начинали практически на чемоданах: не успеют на новом месте обжиться, как он получает новое назначение, и снова в путь.
Брат родился в Нюрбе, я – в Мухтуе, потом была Мома, где мы задержались до моих пяти лет, и до пяти лет я по-русски не говорил: родители весь день на работе, а я на улице с пацанами. Придут взрослые домой, зовут за стол, а я не понимаю.

Потом отца в Учур Алданского района назначили. Там он и умер. Схоронили мы его и вернулись в Якутск.

Из родных мест – в ВВС

– Мама устроилась радисткой в аэропорт, хотя и первую свою профессию никогда не забывала: к примеру, на выпускной мне брюки сшила, хотя была мастером женского платья.

Я закончил сначала 24-ю школу – она тогда восьмилеткой была, затем 10-ю, ну а после – Кременчугское летное училище.
Закончив его, получил назначение в родные, можно сказать, места – в Алдан.

И 21 сентября 1975 года пришлось «искупаться» в Тимптоне: на взлете отказала техническая часть, и рухнули мы в реку метрах в десяти от берега. Но вылезли – все живые. Ни у кого впоследствии даже насморка не было.

Летал так года три-четыре, потом решил пойти в ВВС.

Первым местом службы стала Могоча. Как у нас говорили: «Бог создал Сочи, а черт – Могочу». До ближайшего населенного пункта – Сковородино – 290 километров, до китайской границы – 60.

Там у нас два вертолетных полка стояли, десантно-штурмовая бригада. Оттуда я и попал в Афганистан. Как попал? За пять часов. Сначала на поезде до Читы, потом – самолётом. Мы, конечно, заранее догадывались, что нас туда отправят, хотя там и догадываться особо нечего: если учат бомбить и стрелять, а на дворе 1983-й год, значит, готовят в Афган.

«Летал везде»

– Прибыли туда в конце лета, а там жара – ещё хуже, чем у нас. Вместо комаров – мухи с хоботком-присоской, кожу прокусывают на раз-два.
Стояли мы в Кундузе. А летал я везде, он ведь и не такой уж большой, Афганистан. От Кундуза до Кабула – два часа на вертолете.

Жили мы прямо на КДП – командно-диспетчерском пункте, который располагался в старом здании – его ещё англичане построили. Оно мне старый деревянный аэровокзал Якутска напомнило, только было, конечно, каменное. Наверху, на втором этаже – собственно КДП, внизу – на первом этаже и в подвале – жили экипажи, по три человека в комнате, а техсостав – в модулях.

Как от жары спасались? Привыкали, да и некогда было спасаться: в пять утра – вылет, так как десантирование и захват объекта полагается производить к рассвету.

Кроме десантирования – патрулирование, разведка, перевозка.

За день случалось по несколько боевых вылетов делать. Ведь что такое боевой вылет? Полет над местностью, занятой противником. А тут взлетел с охраняемой территории – внизу везде противник. «Сбить вас – как нефиг делать, – говорили нам. – На земле хоть спрятаться можно».

«Вертолет большой, дырка маленькая»

– Командиры, конечно, старались нам отдых давать, но когда что случалось – считай, дня и ночи нет, сколько надо, столько и летаешь. Единственное, что хорошо: в воздухе никто не мешает, а на земле – за пушками следи. Хотя стреляли по нам не только из пушек – из ДШК (крупнокалиберный пулемет), «Стингеров» – американских переносных зенитно-ракетных комплексов, но стингеровский след хорошо виден, увидел – маневрируй. Увернулся – значит, увернулся, нет так нет. Очень много я там друзей потерял – пальцев не хватит пересчитать. Когда в тебя попадают, понимаешь по звуку. Звук посторонний. А так не трясет, ничего: вертолет большой, дырка маленькая, летишь дальше.

Ночи – как в Сочи

– Какая у Ми-8 вместимость? А как получится. Десантировали по 24 человека, а забирали… Могли и пятьдесят забрать. Я их что, считал? Жить-то всем хочется, вывозить всех надо. А там уж как повезет.

Ночью ни земли, ничего не видно, и ночь там, как в Сочи – раз, и темно. На костры лететь приходилось. Очень сложно, да ещё в горах, а горы – это кошмар.
Не летали мы только в непогоду – во время пыльных бурь, а обрушиваются они всегда внезапно, и остаётся только одно: выходить на привод и садиться, кто как может – ничего не видно.

Но там не только пыльные бури, там ещё и землетрясения. Бывало, ляжешь вечером, и вдруг – бам-бам-бам, лампочки мигают, что-то падает, а мы – ничего, спим.

Оказаться под завалами не боялись: если часто трясет, привыкаешь, да и англичане неплохо строили – надолго собирались остаться.

«Автоматы и пистолеты с собой»

– Аэропорт в Кундузе – он на высоте был. Вокруг военные части стояли, десантно-штурмовая бригада, 201-я мотострелковая дивизия, которая до сих пор в Таджикистане. Так что в плане безопасности в самом порту было вполне прилично – поначалу. Под конец хуже стало, из минометов обстреливать начали.
Но вообще-то на нас постоянно охотились: за вертолетчика духам хорошо платили – по доходившим до нас слухам, 50 тысяч афгани. Хотя я их прайс, если честно, уже и не помню, времени-то сколько прошло.

Поэтому, если нам случалось куда-то лететь, например, с нашими советниками (разведчиками то есть), мы поверх авиакомбинезона надевали джинсы и куртки. Ну и, ясное дело, автоматы и пистолеты с собой.

Зыкина и Розенбаум

– Мать знала, куда я попал. Два раза даже умудрилась посылку мне через погранцов передать – сервелат и бутылку водки. А кормили там хорошо. Сперва, правда, одной тушёнкой, потом все наладилось.  Прилетел поздно, пропустил ужин – на этот случай ДП оставляли, доппаек.  Если хотелось разнообразия – магазинчики Военторга конфеты и разные газированные напитки продавали – несоветские, кстати.

Чем по праздникам кормили, особенно не запомнилось, но столовая, наверное, старалась.

А вот как новый 1984 год встречали, запомнил: у нас ёлка была. Ну, не ёлка на самом деле, а пихта, которую мы раздобыли с помощью все тех же советников. Довезли их как-то до дворца бывшего эмира, а они нам и присоветовали срубить втихаря пихту. Мы и срубили. Чем украшали, не помню. Главное – сама эта «ёлка», хвоя зелёная, запах… Деревьев в тех краях мало, какие-то коряги на рынке – и те на вес продают.

Праздники хорошо отмечали: Зыкина приезжала, Розенбаум, «Веселые ребята».

Что ещё из развлечений было? Футбол, волейбол с местными военными и метеорологами. Их офицеры по-русски говорили, они же все образование в Союзе получали.

«Домой хочу»

– В Афганистане я пробыл один год, и самый запомнившийся за это время рейс – на Ан-12, который вез нас домой. Страшно было: пассажиром летать всегда страшно. А тут он ещё вдруг взмыл – и резко вниз. Что такое? А это, оказывается, было прощальное пике, и через 30 минут мы были уже в Ташкенте.
Так и закончилась моя «загранкомандировка».

После Афганистана год в Могоче прослужил, а времена уже были другие: в декабре 1985-го под Новый год второй пилот Ан-24, вылетевшего из Якутска в Иркутск, угнал его в Китай. Китайцы самолёт вернули, угонщика судили, потом экстрадировали, и срок он досиживал уже у нас.

В 1986-м случился Чернобыль, и многие наши ребята участвовали в ликвидации аварии.

А мне предлагали инструктором на Кубу, но я сказал: «Домой хочу». На меня тогда, как на дурачка, посмотрели.

Вернувшись в Якутск, служил в спасательном отряде: тогда вводилась в строй многоразовая транспортная космическая система «Буран», и наш отряд был ее частью. Но пуск с Байконура состоялся только один раз – первый и последний. Горбачев и Ельцин эту систему свернули.

Наш отряд без дела не остался – в отсутствие МЧС мы занимались тем, чем сейчас занимаются они – аварийно-спасательными работами.

«У каждой машины свой характер»

– Летал я до сорока лет, на пенсию ушел в 45. Потом ещё лет пятнадцать в гражданской авиации. Окончательно ушел на заслуженный отдых со службы аэронавигации.

А в небо и сейчас тянет, да жена не пускает.

Но стоит только услышать рокот вертолета… Для вертолетчика это не просто машина, он для нас живой. Сколько раз вывозил, когда казалось, что уже все. Вернее, вывозили – в Афганистане мы на разных машинах летали: какая готова, на той и летишь.

Это как с экипажем – кто-то на месте, кто-то нет: людей желтуха косила. Впрочем, как и в Забайкалье.

И, конечно, у каждой машины свой характер. Бывают и неуправляемые. Как-то ещё до армии, когда я в Алдане работал, летели мы с Магадана, везли с ремзавода вертолет, так там у нас сразу дурное предчувствие возникло: «Кому-то гроб везём». И что вы думаете? Оказался заводской дефект, причем серьезный. Но тут дело такое – пока не грохнешься, не узнаешь.

«Не все любили фото-графироваться»

– Да и в Афганистане разное бывало, матчасть подводила: то задымление в кабине из-за короткого замыкания, то выпадение лопасти – когда такое случилось, втулку в Москву на завод отправили. Но что там за дефект был – это уже не при мне выяснилось.

…Афганистан мне до сих пор снится, и сны все страшные.

А вот фотографий оттуда мало. Я сапожник без сапог: фотоаппарат у меня был, сам всех фотографировал, печатал и раздавал. Хотя не все любили фотографироваться, особенно перед полетом. Суеверие. Но я фотографировался и, как видите, жив. Вот на пенсии комаров гоняю. А брат, который тоже всю жизнь в авиации, до сих пор работает сменным инженером Якутского аэропорта.

С моей стороны продолжателей династии нет, у сына другая профессия, а внучки пока маленькие. Старшая учится на одни пятерки. Будут они отношение к авиации иметь или нет – для меня не главное. Лишь бы не узнали, что такое война. А остальное все приложится.