Мария Николаева — о позировании Мунхалову, съемках в Латвии и актерском счастье

18 февраля в Саха театре – бенефис заслуженной артистки Якутии Марии Николаевой. Родилась она за несколько дней до того, как ее отец, Егор Николаев, ступил со своим станковым пулеметом на ильменский лёд…

«Кровинка моя»

Из этой бойни его вытащили живым – осколок, пробив лопатку, прошел над сердцем. Лечение было долгим, и в конце концов оказался Егор в ташкентском госпитале.

Вспоминая позже о том времени, чаще всего он говорил об арбузных корках, которыми раненые спасались от голода. Самих арбузов им не доставалось, а корки можно было подобрать на помойках. Ташкент – город хлебный, да не для всех…

До родных мест Егор Еремеевич, которого земляки помнили видным, статным мужчиной, добрался на себя не похожим: почерневшим, высохшим наполовину. Жена Варвара – женщина степенная, сдержанная, при известии о его возвращении бежала по улице, как девчонка, крича от радости.

Но встреча вышла с горчинкой. Егор, узнав о существовании Маши, которая с двух месяцев воспитывалась у бабушки, вскинулся: а моя ли она? Жена его попреков не стерпела, слово за слово – и на рассвете, хлопнув дверью, он размашисто зашагал туда, где жила теща.

Два с половиной кес – двадцать пять километров – преодолел единым духом, но в тещиной юрте было пусто: хозяйка, понятно, на работе, а ребенок-то где? И вдруг за печкой зашуршало. Обойдя печь, увидел крохотную беленькую девочку, до того похожую на него, что защемило сердце.

А малышка при виде незнакомого дяди не испугалась – наоборот, сделав несколько шажков, приникла всем тельцем к колючей солдатской шинели. «Я тогда сразу кровинку свою признал», – рассказывал потом Егор.

Лучшее место на свете

Куду, где они жили с бабушкой, было для Маши лучшим местом на свете. Кроме бабушки, был дядя – мамин брат, но он как стал в 14 лет на замену призванным в армию табунщикам, так всю жизнь с табунами и проходил – дома его видели изредка.

А бабушка раным-рано уходила работать, оставив на столе миску молока для Маши – это была ее еда на весь день.

Но однажды на день рождения Сталина им выдали по два куска американского сахара – шесть кусков на троих, и бабушка, припрятав их, выдавала потом Маше по кусочку. Тот сладчайший вкус она помнит до сих пор…

Так бы и жили они потихоньку, но, когда Маша закончила нулевой класс, школа в Куду закрылась, и бабушка, понимая, что без образования никак нельзя, объяснила внучке, что теперь она должна жить с родителями.

По дороге в Верхневилюйск Маша зорко вглядывалась в окрестности, запоминая дорогу, чтобы при первой же возможности сбежать обратно.

Но в новой жизни оказались свои преимущества. В школе – подумать только! – они занимались пением и танцами под началом учительницы Павлы Федотовны Давыдовой, собственный сын которой, маленький Витя (будущий доктор философских наук Виктор Данилович Михайлов), сидел тут же, в классе, никому не мешая.

А дома старшие сестры, возвращаясь из Дворца пионеров, распевали русские песни, и Маша, не понимая ни слова, заучила на слух «У дороги чибис» и несказанно этому радовалась. Ещё в чулане обнаружились «Голубая чашка» Гайдара и «Храбрый Персей» – все в переводе на якутский, и это было счастье. «Голубую чашку» Маша не выпускала из рук даже во сне. Дома-то, в Куду, у нее был только дядин однотомник Ленина-Сталина…

Путешественница

Росла Маша девочкой самостоятельной.

В 1952 году отца назначили председателем сельпо в Далыре – это 65 километров от Верхневилюйска, а от бабушки – все девяносто. Но Машу это нисколько не смущало.

Самочинно договорившись с кем-нибудь из проезжающих мимо путников, она пристраивалась позади седла и добиралась таким макаром до райцентра, где у нее был старый знакомый – Степан Платонов, который, случалось, ночевал у них с бабушкой. А был он председателем колхоза имени Маркса, поэтому по прибытии из Далыра в Верхневилюйск Маша мчалась прямиком в правление, врываясь туда с криком: «Степан, мне к бабушке надо!» Он приветствовал ее: «А, затычка задницы моей лошади приехала!» – и доставлял «затычку» до Куду в лучшем виде.

Позже Степан Николаевич Платонов стал первым заместителем председателя Совета Министров Якутской АССР, но и тогда остался таким же простым в обхождении: Машин дядя по старой памяти останавливался у него в Якутске.

…Тем временем Мария подросла. По принятому тогда правилу перед поступлением на учебу нужно было два года отработать в колхозе, и Маша с подругой Зоей Багынановой оформились доярками, но тут пришла весть о наборе в Щепкинское училище (а следующий – через десять лет: кто не успел, тот опоздал).

Первый тур прослушивания был в Нюрбе, но желающих улететь туда оказалось столько, что даже пробиться к кассе не было никакой возможности. Отчаяние придало девчонкам решимости, и они направились прямиком к начальнику аэропорта. Но тот, едва услышав их фамилии, огорошил: «Вас же милиция ищет!», предъявив бумагу из райкома о побеге из колхоза имени Сталина доярок Багынановой и Николаевой, которых надлежит задержать и вернуть обратно.

Однако не успели Маша с Зоей осознать, что все пропало, как начальник распорядился… незамедлительно оформить им билеты – оказалось, он враждовал с секретарем райкома и был рад насолить ему хотя бы так.

«Солнце светит всем»

На прослушивание в Нюрбе, а потом в Якутске подружки ходили в новых платьях из красного ситца, из которого Машина тетя хотела сшить пододеяльники, но искусство требует жертв. Эти платья для них оказались счастливыми…

В Москве началась взрослая жизнь – не только учеба, но и замужество (обе вышли за своих однокурсников), рождение первенцев, а Маша ещё вдохновила начинающего художника Афанасия Мунхалова на большую работу.

На втором курсе якутских щепкинцев поселили в общежитии ГИТИСа, где жили также и студенты знаменитого Суриковского института. Новый год решено было встречать вместе, и вот среди этой суеты и колготни Маша заметила серьезный взгляд Афони. Потом были танцы, и он, сидя в углу, все так же не отрывал от нее взгляда. А потом подошёл и тихо попросил: «Хочу поработать с тобой. Согласна?» Маша согласна не была: «В каникулы? Скажешь тоже!» Но парень проявил настойчивость: «Это много времени не займет. Хотя бы час с утра».

Однако для Маши сидеть смирно целый час оказалось невыполнимой задачей: то одно вспомнит, то другое, и тут же срывается с места. А в последний день и вовсе сбежала в кино, усадив вместо себя перед онемевшим Афоней однокурсницу. Много позже Афанасий Петрович вспоминал те творческие муки. А его гравюра «Друзья» из серии «Солнце светит всем», для которой позировала Мария Николаева, давно стала классикой.

Первооткрыватели

Щепкинская студия выпуска 1966 года вернулась на родину, зная, что им предстоит открывать театр в Нюрбе.

По прибытии их запихнули в две комнаты крошечной гостиницы: в одну – парней, в другую – девушек. Потом привели в храм искусства, где им предстояло служить. Роль храма играл клуб, в котором не было даже кулис.

18 дней «первооткрыватели» трудились, не покладая рук: сильный пол плотничал и столярничал, а прекрасная половина шила кулисы и костюмы.

Тем временем по радио бросили клич: кто располагает достаточной жилплощадью – разбирайте артистов по домам. Гостиница моментально стала местом паломничества. В вечерней тишине – рокот моторов, свет фар: нюрбинцы приезжали на мотоциклах, чтобы сразу увезти новоявленных «дюккахов» – соседей – со всем скарбом.

Правда, видели они их потом не так уж и часто: театр гастролировал неделями, а то и месяцами. По разбитым дорогам ездили в открытых грузовиках, на тракторах, и в соответствии с погодными условиями служителей муз экипировали кирзовыми сапогами, валенками и бараньими тулупами. Во время первых гастролей в Сунтаре местные при виде них шушукались: «Разве это артисты? Мы думали – рабочие…»

Но на спектаклях залы были битком, и следующего их приезда ждали с нетерпением.

Со временем появилось и свое жилье, но то была палка о двух концах: возвращаясь зимой в нетопленые жилища, случалось, и носы себе за ночь отмораживали. А на первых порах директор театра Александр Алексеевич Габышев лично ходил с кочергой по комнатам, так как молодежь, отвыкшая за время учебы в Москве от растопки печек, запросто могла угореть.

Сасыл-Сысы под Валмиерой

Осенью 1967 года Нюрбинский театр приехал на гастроли в Якутск, и когда Маша шла по площади Ленина, ее вдруг окликнул московский знакомец – первый якутский оператор Никандр Саввинов: «Маша, готовься сниматься в кино, я тебя порекомендовал». Рижская киностудия приступала к съемкам фильма про красных латышских стрелков, участвовавших в обороне Сасыл-Сысы.

Первоначальное название «В пурге оленьего края» после широких дискуссий в печати заменили на «Утро долгого дня» (а то, действительно, какие в Амге олени!). Режиссером была ученица Сергея Герасимова Ада Неретниеце.

Несколько раз Мария ездила на пробы, пока ее не утвердили окончательно.

На съемки вызвали перед Новым годом. Снимали сначала в павильоне, потом – на натуре. В местности Аустроза километрах в тридцати от городка Валмиера с латышской дотошностью выстроили точную копию усадьбы Карманова – сходство было бы полным, если бы не окружавшие ее высоченные деревья.

Да и лошади, участвовавшие в съемках, были гораздо больше якутских. И вот их-то она должна была спасать от пожара в своей первой сцене: съемки в военной драме начались с драматического момента.
Сначала была репетиция с привязанными лошадьми. «Подбеги и отвяжи», – сказали ей. Проделав это, Маша услышала аплодисменты. «Смотрите – не боится! Она их не боится!» – ликовала съемочная группа. Но это были цветочки…

«Когда подожгут сарай, дубль будет один, всего один!» – напутствовали ее перед тем, как все заполыхало. Флегматичные битюги в дыму и пламени обезумели, но Мария умудрилась справиться с ними, за что ее буквально искупали в заслуженных на этот раз овациях.

Аплодисментов она удостоилась и после по-настоящему трагической сцены, когда ее героиня делает арангас своему погибшему возлюбленному, притянув за веревки верхушки двух берёз и привязав к ним его тело, чтобы уберечь от поедания волками.

Все это она проделывала сама, а потом, застыв, стояла под деревьями, и только слезы бежали по щекам.
«Надо же! По-настоящему плакала!» – не скрывали восторга окружающие, привыкшие, видимо, к тому, что в таких ситуациях без слезоточивых средств не обойтись – не зря ведь сдержанный прибалтийский темперамент стал притчей во языцех.

До встречи в театре!

И все же главным в жизни Марии Егоровны Николаевой всегда был театр. И ролей было много, но самыми любимыми она считает Майю в «Судьбе» по Николаю Якутскому, которую поставил в Нюрбинском театре Василий Фомин, и Нанди в спектакле «Перед восходом солнца» по Суоруну Омоллоону режиссёра Андрея Борисова.

А гастроли – часть ее жизни.

– Мы нашу бригаду под руководством Димы Михайлова называем «Суперстар», – улыбается она. – Очень ждём весенних гастролей, а то просидели столько времени взаперти во время пандемии. Покажем спектакли в Вилюйске, Верхневилюйске, Сунтаре.

Недавно в Нюрбе были, очень хорошо съездили. Замечательный у них теперь театр – через 56 лет! И зритель нас хорошо принял: залы были полные.

А Нюрбу я не узнала – до того там все изменилось. Хотя дом, где мы жили, мне показали. Стоит… Но Нюрба теперь настоящий город, не только по названию.

А 18 февраля приглашаю на свой бенефис.

С Зоей Багынановой и Леной Сергеевой-Румянцевой мы столько вариантов перебрали, а остановились на пьесе башкирского драматурга Флорида Булякова «Выходили бабки замуж», по которой я на 70-летие нашей народной артистки Марии Ивановны Варламовой ставила спектакль «Расцвел бы вновь подснежник». Зритель его очень любил и, надеюсь, будет рад увидеться снова.

Зоя Багынанова, Маргарита Борисова и Михаил Апросимов играют свои прежние роли, а роли, которые играли Мария Ивановна и Анна Ивановна Кузьмина – я и Лена Сергеева-Румянцева. Вместе с нами выйдут на сцену Жанна Ксенофонтова, Айталина Лавернова, Эдуард Захаров, а ещё мой внук – Роберт Кривогорницын. Танцы нам ставил народный артист РС(Я) Афанасий Афанасьев. До встречи! Ведь счастье актера – встреча со зрителем.