Как декабрист Муравьёв-Апостол вспоминал о своей жизни в Вилюйске

«Крайне правдивы и честны, лукавства в них нет и воровства они не знают», – писал о якутах декабрист Матвей Иванович Муравьев-Апостол. Вместе с братьями Сергеем и Ипполитом он участвовал в восстании Черниговского полка, случившегося уже после выступления на Сенатской площади 14 декабря (26-го по новому стилю) 1825 года.

Сергей был казнен в числе пяти руководителей восстания, имя Ипполита, застрелившегося после поражения, было прибито к символической виселице. Матвея же приговорили к ссылке в Сибирь.

Юрта за 300 рублей

В Якутске он провел несколько дней, запомнив «целые стаи ездовых собак в каждом дворе»: «Я слышал по ночам наводящий тоску вой их, выражающий жалобу на жестокий мороз и голод».

Далее он оказался в Вилюйске: «Вилюйск нельзя было назвать ни городом, ни селом, ни деревней; была, впрочем деревянная двухэтажная церковь, кругом которой расставлены в беспорядке и на большом расстоянии друг от друга якутские юрты и всего четыре деревянные небольшие дома».

У местного хорунжего он купил юрту за 300 рублей ассигнациями: «Осенью стены снаружи обмазываются густым слоем глины, смешанным с пометом, а в начале зимы обкладываются снегом на сажень вышины. В чувале, как зовётся безобразный татарский камин, дрова горят целый день и над крышею выведена дымовая труба, которая закрывается снаружи на ночь. Отверстие для пяти окон в моей юрте закладывается льдинами. Летом льдины заменяются рамами со стеклами. Устройство это так разумно приспособлено к суровому климату, что в своей юрте я не ощущал холода в самые жестокие морозы, тогда как жившие в вышеупомянутых домах жаловались на стужу».

«Не удостоив и взглядом»

Зима декабриста не пугала: гулял он «во всякую погоду».
«Воротившись раз с прогулки, застал у себя нежданных гостей: три якута, скрестивши ноги, сидели на полу и грелись у чувала; они не обратили на меня никакого внимания.

Как ни странно показалось мне такое бесцеремонное посещение, я счел долгом выказать свое гостеприимство и отрезал им по большому ломтю ржаного хлеба, до которого они очень лакомы. За моё угощение они даже и головой не кивнули, преспокойно, не торопясь, съели хлеб, не проронив ни крошки, и потом встали из юрты, не удостоивши меня не только лёгким поклоном, но и даже взглядом…

Хотя и забавным показалось мне обращение со мною этих дикарей, но я вывел из него заключение в их пользу. Они без спросу вошли в юрту погреться, потому что сами не воспретили бы никому воспользоваться их чувалом; за хлеб не благодарили, полагая, что я угощением своим подчиняюсь вошедшему в силу закона обычаю, а поклона не отвесили, не бывши со мною знакомы.

Такое игнорирование принятых у нас правил общежития, изобличая первобытную простоту нравов, окупается вполне редкими качествами: они крайне правдивы и честны, лукавства в них нет и воровства они не знают. В моем отсутствии они даже из любопытства ни до чего не прикоснулись», – отметил отпрыск старинной дворянской семьи.

Комары – настоящий бич

Наступления тепла Матвей Иванович очень ждал, «хотя и предупредили меня, что летом комары одолевают… И пришлось мне убедиться, что это настоящий бич. Из юрты нельзя было и носа показать. Целые тучи комаров огромного размера облипают вас с ожесточением.

Якуты надевают от них маски, плетеные из конских грив. В юрте от них спасаются посредством дыма от навоза. Курение это не прекращается ни днем, ни ночью, благо чувал служит вентилятором, без которого пришлось бы задохнуться от дыма.

Изобилие насекомых объясняется самим местоположением Вилюйска.
Кругом все бор с одними хвойными деревьями и с болотистой почвой.
Полей не видать, хлеба не сеют, овощей не разводят по той простой причине, что лето, хотя и нестерпимо знойное, продолжается не более шести недель.

Поспевают лишь в изобилии ягоды в лесу: малина, смородина, морошка, которые приносили мне труженики-якуты, и трава, растущая в прогалинах и доставляющая запас сена на всю зиму для нескольких коров. У меня была корова, которую казак Жирков помещал в своей юрте.

Я отважился садить картофель, и попытка моя увенчалась полным успехом. Вздумал я посеять и просо, быстрый всход которого меня порадовал, но мороз не дал ему доспеть».

Флаг над юртой

Занимался он не только огородничеством: «В виде развлечения, могущего принести пользу и другим, я выдумал учить детей грамоте. Ко мне стали ходить двое мальчиков: сын тамошнего приказчика и внук одного из священников, родители коих обрадовались предложению моему учить их детей.

По неимению в этой глуши часов, пришлось придумать забавный способ для определения классного времени. Я над своей юртой выкидывал флаг, и они на этот немой зов немедля являлись со своей книгой».

Но не только этим запомнился своим соседям Матвей Иванович: «Прилегающее к селу кладбище не было огорожено и поэтому доступно нашествию не только домашних животных, но и хищных зверей, скрывающихся в окрестном бору. На этот предмет я предложил жителям составить подписку, и общими силами нам удалось построить прочную бревенчатую ограду».

«В угождение Дуэ»

В марте 1829 года до Вилюйска добрался лейтенант Дуэ из норвежской кругосветной экспедиции. Для пополнения научной коллекции нового знакомого Матвей Иванович преподнес ему «челюсть мамонтовой телушки» (так он понял якутское выражение «водяной бык», означавшее мамонта) – на эту находку наткнулись во время возведения его второй юрты. К челюсти «величиною, по крайней мере, в полтора аршина» он присовокупил мешок сердоликов, собранных на берегу Вилюя: «Некоторые из них были замечательной величины».

А сам он благодаря Дуэ увидел камлание шамана: «Появление шамана в Вилюйске считалось небывалым происшествием, потому что им строго воспрещено показываться там, где есть церковь. Но комиссар в угождение Дуэ велел привести знаменитого в округе чудесника. Его сопровождала толпа нескольких десятков якутов, оберегающих его от всякой беды.

Вечером впустили его в мою юрту… Он сел на пол, поджавши ноги, и надел на себя род тюники, сплетенной из сыромятных ремней и обвешанной разными побрякушками. Длинную косу свою он распустил вдоль плеч и, ударяя палкой в большие бубны, стал вызывать разных духов, приставленных кто к воздуху, кто к водам, кто к лесам (казак Жирков, говоривший по-якутски, объяснял нам все), потом принялся стонать и жаловаться, что медведь грызёт его внутренности.

Вдруг показалась выступающая у него изо рта настоящая мохнатая медвежья лапа, которая сжималась, будто придавливая что когтями и, наконец, исчезла из глаз мгновенно. Появление изо рта этой движущейся лапы ничем не могли мы объяснить и должны были признать в этом шамане искуснейшего из фокусников».

«Об отчаянном положении отверженца»

Но видел он не только это. Во время очередной прогулки ему повстречался «якут, указывавший рукой на поставленный на дороге берестовый бурак, по-сибирскому туяс». Это был прокаженный: «Не смея даже приближаться к людям, в почтительном расстоянии от них он умаливает их покормить его. И всякий по усердию своему и по достатку спускает в этот туяс кто молоко, кто похлебку, кто кашицу или рыбу, а кто и чёрный хлеб, составляющий там предмет роскоши.

Тяжело, грустно подумать об отчаянном положении подобного отверженца из общества людей и невольно укоришь себя в том, что жалуешься на судьбу свою, забывая о многих бездольных горемыках».

Покидая Вилюйск, Муравьев-Апостол распорядился отдать свою новую юрту прокаженным. А воспоминания о сибирской ссылке он продиктовал в 1883-м – за три года до своей смерти в Москве.