Художник Иннокентий Корякин — о плюсах жизни на севере, отцовском наследстве и работе на пике эмоций

В Якутском музее имени Ярославского открылась персональная выставка Иннокентия Корякина «Дитя Джесегея», где выставлены его новые картины, а так как выставка эта совместная, то Якутский музей со своей стороны экспонирует на ней раритеты, связанные с коневодством.

«Запах его красок»

Поговорить с Иннокентием Иннокентьевичем об этом и о многом другом мы наведались в святая святых – мастерскую художника. Здесь внимание сразу привлекают большой, примерно в полтора человеческих роста, мольберт и выставленная за окно палитра.

– Один из плюсов жизни на Севере, – говорит художник, проследив за взглядом. – На морозе она не сохнет. Собрался поработать – занес обратно и приступил.

А мольберт отцовский. Только я не видел, как он за ним работал. Жили мы в деревне, и вся его работа была выездная: то в Якутск поедет, где у него мастерская была, то в командировки по районам – клубы оформлять, портреты Ленина писать, плакаты.

Дома отец, в основном, этюдами занимался. Когда он возвращался, я в комнату к нему старался заходить тихонечко – не знаю почему.

Помню запах его красок – этот запах неотделим от его образа. Сейчас краски так не пахнут. То ли состав поменялся, то ли я к этому запаху привык настолько, что уже и не замечаю.

С самого детства я знал, что стану художником. Во всяком случае, писал так во всех сочинениях.

С чего начинал? С чего все мальчишки начинают. Как усядемся с братьями за стол, достанем карандаши, так и начинаются «бои местного значения» на бумаге.

Стал постарше – начал стенгазеты в школе рисовать. Помню, как новогодние выпуски вывешивали в зале, где стояла елка. Все редколлегии старались чем-то выделиться, и я специально приходил за час-два до праздника и изучал их, сравнивал. В школе никого, а я хожу, разглядывая, над чем «коллеги» потрудились, и ощущаю приближение Нового года…

«Дискуссионный клуб»

– Наш поселок Харбалах построили на новом месте, и жизнь там сразу закипела новая: художественная школа, музыкальная, спортивный зал – все по последнему слову. Молодой был поселок во всех смыслах. По менталитету люди там сильно отличались от жителей окрестных сел.

А отец в Харбалахе картинную галерею открыл – при поддержке своих друзей. Среди известных художников того времени нет, наверное, ни одного, кто бы ни разу не гостил у нас, не сидел за столом, накрытым бабушкой и мамой.

С их приездом наш дом превращался в дискуссионный клуб – разговоры, обсуждения, споры, а когда они уходили на охоту или этюды, все сразу как-то пустело, затихало, хотя семья была большая – шестеро детей, из них пятеро – мальчишки.

При этом мама была одной из первых якутских фельдшеров, которые и роды принимали, и зубы рвали, и боролись с трахомой, туберкулезом, успевая держать на своем контроле повсеместное возведение уборных.

Так что чаще за нами, детьми, присматривали бабушка и мамина сестра Мотя. Благодаря им мы и коров держали. У нас они обычные были, рыжие симменталки. А вот у соседей – исконной якутской породы: тонкорогие, черно-белые, пятнистые, с совершенно особыми повадками. И так они мне нравились, что я и сейчас берусь изображать только якутских коров.

На сенокосе мы выкладывались на все сто: техники не было, да и отца частенько не было – придет из города вызов, он и уедет в очередную командировку. Но ни разу не случалось такого, чтобы мы работали одни – всегда нам кто-то помогал. Родителей наших люди очень уважали, вот и приходили на помощь.

Два или три года назад я написал их портрет и передал в дар Таттинской галерее – той самой, которую создал в Харбалахе отец и которая долго работала там как филиал Художественного музея. После того как он ушел из жизни, ее было решено перевести в Ытык-Кюель.

Директор галереи Вера Александровна Канаева поделилась со мной планами о присвоении галерее имени отца, так что там их портрет на своем месте.

А музейному комплексу «Хадаайы» я подарил портрет предков по маминой линии – таттинского купца и мецената Вонифатия Харлампьевича Слепцова (Балапаат баай) и его жены. Известно, что один из их сыновей рисовал и оставил после себя акварельные работы.

Мне однажды сказали: «Тебе твой дар, наверное, все-таки со стороны матери передался». Ну, я не отрицаю, что мамины гены сыграли определенную роль, но все же как художник считаю себя в первую очередь сыном своего отца.

Эхо войны

– Отец был родом из Мельжехсинского наслега Чурапчинского улуса, откуда вышла целая плеяда известных художников, начиная с основателя Якутского художественного училища Петра Петровича Романова.

А моего деда, Дмитрия Николаевича Корякина (Хаабагас Миитэрэй), мельжехсинцы вспоминают как силача: как-то раз он в одиночку вытащил из трясины завязшую там лошадь и ради забавы перебрасывал через амбар коровье бедро с голяшкой, а это никак не меньше 16 килограммов.

Рано овдовев, он сам растил сына и дочку, лишь перед самой войной женился вторично.
На фронт ушел летом 1942 года. Время было голодное, и, когда люди начали умирать, мачеха отдала детей в детдом в Диринге.

Большой детдом был, 500-600 детей там воспитывалось, не только якуты – даже литовцы были. И персонал не потерял ни одного ребенка, несмотря на голод, холод и болезни.

Отец говорил, что они с сестрой выжили только благодаря детдому. Детдом определил и его дальнейшую судьбу – именно там отца научили рисовать.

А дед с войны не вернулся – пропал без вести в 1943-м. Вроде бы умер от ран в эвакогоспитале Ростовской области, но место, где его предположительно захоронили, мы ищем вот уж сколько лет.

Зацепок никаких – ни одного письма с фронта. То ли не сохранились они, то ли он неграмотный был. Единственное, что осталось – крошечная довоенная фотография. И рассказ отца, как горько и безутешно плакал он в День Победы, окончательно и бесповоротно осознав свое сиротство. Пока шла война, была надежда на его возвращение, а когда все закончилось, стало ясно, что он не вернется никогда.

С сохранённой отцом фотографии я написал портрет деда. Увеличил и работал по ней. Раз до сих пор мы не знаем, где могила, пусть хоть портрет будет… А чтобы он был сохранней, я подарил его Национальному художественному музею.

Учиться, учиться и учиться

– После детдома в Диринге отец закончил в Якутске 2-ю школу, потом поступил здесь в художественное училище. Сохранились его записи тех лет: о том, как он на первом курсе в октябре без шапки мерз, как заглядывал к нему на огонек в общагу Афанасий Собакин и другие земляки-чурапчинцы.

В свое время и я это училище закончил – после Харбалахской художественной школы, где проучился четыре года по программе и ещё один год – дополнительно. А потом – шесть лет учебы в Красноярском художественном институте.

Красноярск – красивейший город на берегу Енисея. Студенты там не только из Сибири, но и из других регионов. Глядя на работы своих однокашников, я видел, что там все в движении, все живет. А посмотришь на свои – все не то и не так, одно расстройство. Весь первый курс работал, чтобы сравняться с ними, и второй тоже. На третьем – догнал.

Этому и эпоха, можно сказать, поспособствовала – переломная эпоха 1990-х. Многих дисциплин у нас попросту не было. Физкультура, например, вообще мимо прошла. Это сейчас без нее никуда, а тогда у нас с утра до вечера шли спецпредметы – рисунок, история искусств. Даже повезло в каком-то смысле.

Но зато, как все помнят, в магазинах ничего не было. Родители по возможности старались что-то отправить «на прокорм», но им ведь и самим нелегко приходилось. Все крутились, как могли, выживали.

Я начал писать картины на продажу. Что-то в Красноярске продать удавалось, что-то сюда отправлял. Придут деньги за картину из Якутска – радость. Продажа картин помогала держаться на плаву – и развиваться. Без работы какое развитие?

«На пике эмоций»

– Со студенческих лет я работаю безостановочно, каждый день. И, по возможности, быстро – не люблю затягивать процесс. Затянешь – запал погаснет, нужно будет по новой настраиваться, а это уже не то.

Надо все делать на пике эмоций, на бегу, в одном темпе, без промедления. Хотя это от характера, наверное, зависит. Кто-то медленно работает, а у нас ещё и зима долгая, световой день короткий.

Некоторые художники только при естественном освещении картины пишут, таким особенно трудно. Я, на свое счастье, приучил себя и при электрическом свете работать, только надо иметь в виду, что днём, когда солнце светит, а не лампа, краски смотрятся по-другому.

Ещё одна сложность для художника – накопить работы для выставки. Это большая проблема: чтобы заработать, нужно картины продавать, но если все подряд продавать, выставлять будет нечего.

А участие в выставках для художника необходимо. Выставка помогает сравнить собственные картины с работами других, помогает взглянуть на дело своих рук свежим, незамыленным взглядом, высвечивает все, что важно для художника.

В среднем, чтобы подготовиться к выставке, нужно года три. Показать-то хочется достойные работы. Идеи для картин даёт сама жизнь. Где-то что-то прочитал, где-то что-то увидел или услышал от людей.
Сюжеты и во сне могут прийти. Тут главное – успеть набросать это на бумаге, чтобы не забылось.

А вот прототипов у героев моих картин нет. Это все собирательные образы. Когда меня спрашивают, почему я пишу только прошлое, даже не знаю, что ответить. Особо никогда не задумывался, почему так получается. Просто душа туда стремится. А нашу нынешнюю жизнь покажут, я думаю, художники последующих поколений.

Но у меня есть задумка поработать над материалами творческой командировки в Монголию, куда я ездил в 2019 году в составе команды из четырех живописцев. Нас собрал тогдашний председатель Союза художников Василий Николаевич Амыдаев. Никто и предположить не мог, что это последняя наша с ним поездка…

Место силы

– Съездили мы тогда очень удачно. Будто к себе домой – и природа как родная, и люди. Хотя ничего удивительного – предки-то наши пришли оттуда. Я не один так думаю. Многие художники, бывавшие там, в этом уверены. Сердце не обманешь. Разительный контраст с Китаем и Японией, где все чужое.

А силу я черпаю, конечно, на родине, в Татте, хоть и уехал оттуда после восьмого класса. Весной и осенью еду в Харбалах к старшему брату. Отцовский дом давно пустует, но я обязательно навещаю его. Хожу на охоту или по ягоды неделю-две, но этого хватает, чтобы пообщаться с природой, людьми, зарядиться энергией для будущих картин.

…Первая моя персональная выставка состоялась в галерее «Ургэл» в 2017 году.
Помню ее, будто это было вчера. От волнения спать не мог.

Художник перед каждой выставкой волнуется: придут ли люди, как воспримут увиденное? Всегда с опаской ждешь реакции. Тут человек и перегореть может. Не нужно даже шквала отрицательных отзывов. Достаточно и пренебрежительного высказывания.

Так что художнику жизненно важно не только выставляться, но и «отращивать броню». Трудно, конечно. Творческая натура – она ведь «тонкокожая». Но и без критики развития не будет.

Зато как радуешься, когда зритель подолгу стоит перед твоей картиной, когда люди приходят, приводят родных и друзей!

До первой своей выставки я участвовал в выставках Союза художников – сначала как кандидат, а в 2010-м меня туда приняли.

Членский билет вручал Афанасий Николаевич Осипов. А в нашем семейном альбоме есть фотография, где он держит меня, годовалого, на руках. На обороте указана дата – 1974 год. Это он в Харбалах к отцу приезжал. Так что, если подумать, другого пути в жизни у меня просто быть не могло.

P.S. Выставка «Дитя Джесегея» будет работать в Якутском музее имени Ярославского до 10 января.
Фото предоставлено героем материала.