Гаврил Колесов и его ангел-хранитель
«Кому нужно это твое олонхо?» — говорили ему. Но он всей жизнью своей доказал, что если речь идёт о сохранении души народа (а олонхо и есть душа народа саха), то и один в поле воин. От своей великой — он знал это — миссии Гаврил Колесов не отступался никогда, что бы и кто бы ему по этому поводу ни говорил.
Вымоленное дитя
В этом году ему, эталонному исполнителю олонхо, заслуженному артисту РСФСР, народному артисту ЯАССР, могло бы исполниться девяносто, но уже четверть века его нет с нами.
А рождение его было не совсем обычным.
Бездетные соседи пригласили шамана, чтобы тот помог в их беде, выпросив у божеств детские души. В назначенное время у них собралась вся округа — не каждый день увидишь такое!
Пошли и Колесовы, Гаврил с Аграфеной. И вместе со всеми не на шутку испугались, когда камлающий шаман, споткнувшись, вскричал: «Три души-кут нес я вам: две кут — мальчиков и одну — девочки, да мальчиков-то сейчас и упустил!»
Спустя положенное время у соседки родилась дочь. А у Гаврила с Аграфеной — два сына: сначала Лука, потом Ганя.
Когда Гаврил подрос и узнал об этом, осознание того, что он не простое дитя, а вымоленное, помогало ему переносить все посланные судьбой испытания — а она была щедра на них.
Вскоре после его рождения мать, которая была уже в годах, слегла, и окружающие винили в этом Ганю, а когда она умерла, пятилетний мальчик снова услышал: «Это из-за тебя».
Днём, на людях, он держался, а по ночам беззвучно плакал, накрывшись с головой одеялом.
Вскоре пришла засуха. Начался голод. А потом — война. Старшая сестра, проводив мужа на фронт, получила похоронку.
Детей у нее было трое, мал мала меньше, работы в колхозе невпроворот, и дома ее не видели. Третьекласснику Гане пришлось уйти из школы и стать для малышей нянькой. За парту он потом так и не вернулся.
Навстречу мечте
Отдушиной были маленькие представления, которые он устраивал, попадись в поле зрения хоть один зритель. Ганя копировал выступления всех, кого видел на сцене сельского клуба, но в силу своего неуемного темперамента добавлял в них столько огня, что куда было до него оригиналам!
Все, что ему удавалось увидеть и услышать, он запоминал — песни, стихи. И олонхо…
В конце концов его назначили заведовать клубной работой, но поступивший к тому времени в Якутское педучилище брат Лука успел рассказать ему, что в городе есть театр, и Ганя потерял сон и покой.
Выхлопотав себе в правлении паспорт, он двинулся навстречу мечте, но путь на сцену пролегал через радиокомитет, где его прослушала важная русская дама — Галина Михайловна Кривошапко.
Вышел он от нее стажёром хора радио, не чуя под собой ног от радости.
Жизнь в городе и работа в хоре пришлись ему по душе, и ради этого Ганя терпел и лютый голод, и не менее лютый холод.
Через какое-то время объявили о наборе в Уральскую консерваторию, и он, пройдя все испытания, «срезался» на… медосмотре. «Туберкулёз», — огорошили его.
Вспомнилось, как умирала от этой страшной болезни одна из сестер — совсем юная, она кричала, задыхаясь: «Я жить хочу! Не хочу в яму, не хочу!» А теперь, получается, и он?
Ганя сказал себе тогда: «Я не могу умереть. Я должен выполнить то, для чего пришел».
Так оно и случилось. Тот медосмотр, по существу, спас ему жизнь: излечившись, он вернулся на радио, пуще прежнего радуя коллег своими импровизациями — и, конечно же, олонхо.
Ангел-хранитель
Слухом земля полнится, и вот уже с подачи главного редактора Николая Алексеевича Кондакова Ганя начинает исполнять в студии перед микрофоном отрывки из «Нюргуна Боотура Стремительного».
Как только они пошли в эфир, у почтальонов закончилась спокойная жизнь: письма от благодарных слушателей пошли в Радиокомитет потоком. В час икс народ в прямом смысле слова облепливал все радиоточки, слушая олонхо в исполнении Гаврила Колесова.
После такого успеха путь в Якутский музыкально-драматический театр был открыт. В 1951-м, в девятнадцать лет отроду, Ганя вышел на сцену в роли Юрюнг Уолана из оперы «Нюргун Боотур Стремительный».
Вскоре последовали другие роли.
Не все этому были рады: то и дело за спиной раздавалось: «Без образования, а туда же!» Впрочем, ему и в глаза это заявляли.
И тогда он будто проваливался в прошлое, оказываясь перед смертным одром матери и слыша неумолимое: «Это ты виноват. Ты». Везде, всегда, во всем и перед всеми виноват…
Как бы он это выдержал, если бы не повстречалась ему на жизненном пути его ясноглазая Нина, его ангел-хранитель.
Когда она была школьницей, ее отец в поисках лучшей доли покинул родную Новосибирскую область, и с малых лет живя в якутской деревне, язык Ниночка знала не хуже, а то и лучше местных.
Поначалу они даже выходили на одну сцену: Ганя — в драмах и комедиях, операх и опереттах, Нина — в балетных спектаклях. Но короток век балерины…
Впрочем, из театра она не ушла: многие поколения якутских театралов помнят приветливую русскую женщину на входе в зал, которая стояла там словно не для того, чтобы проверять билеты, а исключительно для того, чтобы помогать людям находить свои места, одаривая ласковым взглядом васильковых глаз.
Момент истины
В ее любви и преданности он черпал силы — и один в поле воин, когда другим казалось: олонхо — всего лишь пережиток прошлого, современного зрителя в театр этим не заманишь.
Он же неутомимо оттачивал технику исполнения, как делали это из века в век олонхосуты, забывая обо всем на свете, забросив нищее свое хозяйство ради служения тому, ради чего они пришли в этот мир.
В 1968 году, когда ему исполнилось тридцать шесть, для него настал момент истины: пришло приглашение из Ленинградской фирмы «Мелодия» для записи девяти пластинок олонхо «Нюргун Боотур Стремительный».
Но когда он прилетел в город на Неве, выяснилось: девять пластинок-гигантов весь текст «Нюргуна» не вместят.
Гаврил Гаврильевич, запершись в гостинице, принялся сокращать текст и сделал это настолько мастерски, что даже у фольклористов нет претензий — одни восторги.
На эту запись ушел почти весь сентябрь.
Звукорежиссёр с операторами и весь остальной персонал студии, не зная языка, завороженно слушали подобные рокоту грома речи богатырей, причитания томящейся в плену у абаасы красавицы, неистовое камлание удаганок разных миров и уморительное пришепетывание парня на побегушках Сорука Боллура, чье косноязычие искупается резвостью и расторопностью…
И все это был один человек — Гаврил Колесов. Он дышал за них, он пел за них, он жил за них, то спускаясь в мрачные бездны Нижнего мира, то взмывая к выси «восьмислойного неба широкого», то изнемогая от невыносимого жара огненного моря…
Пройдет 30 лет, и его уже не будет на свете, когда семья получит его посмертную Государственную премию имени Ойунского за вклад в сохранение и развитие якутского героического эпоса.
А в 2005 году олонхо будет признано шедевром устного и нематериального культурного наследия человечества.
Фото из семейного архива Колесовых.
