«Доктор, сохрани мне руку»: как семья якутских врачей Мордосовых работала в зоне СВО

Семья врачей Мордосовых из Якутска в составе выездной бригады якутских врачей не раз выезжала в зону СВО для лечения раненых бойцов. Анатолий – врач травматолог-ортопед, Елена по специальности психиатр, работает заместителем главного врача ЯРПНД.

Выбор

– Анатолий Николаевич, Елена Владимировна, расскажите, как вы решили поехать за пределы республики лечить российских бойцов, получивших ранения в зоне СВО?

А.М. – Медики первыми из гражданских берут на себя удар в ситуации, когда мы можем применить свои знания, опыт и оказать помощь нашим землякам. Перед нами не стоял вопрос ехать или не ехать, участвовать не участвовать. Это был наш добровольный выбор. Мы, медики, всегда на передовой, когда случаются какие-то события, будь то наводнение в Ленском улусе в двухтысячном году, коронавирус или СВО. Это наша работа, наш долг, наша профессия. Если мы нужны где-то, значит – едем туда, помогаем.

Е.М. – Мы не можем изменить ситуацию. Если сейчас наша действительность – жить и работать в таких условиях, значит так тому и быть. Нас этому и учат с первых курсов, быть готовыми к тому, что невозможно спрогнозировать. Мы сделали свой профессиональный выбор, и поэтому, когда  это случилось, у нас не было долгих размышлений, мы оба приняли такое решение. В первые дни конфликта мы с супругом разговаривали по этому поводу, обсуждали, как и чем мы можем помочь, как нам попасть туда, где будем полезны. Наша дочь Юля только спросила у меня: «Если вас обоих заберут, неужели я пойду в детский дом?»

А.М. – Почему мы поехали порознь? Потому что наша дочь – несовершеннолетний ребенок, и мы не можем оставить ее одну, кому-то из нас необходимо быть рядом с ней. Во-вторых, у нас частный дом, который требует постоянного надзора и обслуживания, особенно в холодное время.

Е.М. – В составе выездной бригады якутских врачей я работала в военном госпитале города Ростова-на-Дону, командировка длилась месяц.  Туда попадали с разными болезнями, госпиталь многопрофильный, имеет в своем составе инфекционные, хирургические, терапевтические блоки. Нашим основным контингентом были солдаты, получившие ранения, с хирургическими травмами.

Будни врачей

– Как вас встречали раненые?

Е.М. – Ребята вообще не ожидали, что мы приедем, и было очень приятно видеть в их глазах удивление и радость от того, что якутские врачи приехали оказать помощь, поддержку, поучаствовать в их реабилитации. У раненых из других регионов России была небольшая ревность, что якутские врачи издалека приезжают к своим бойцам, оказывают им внимание даже в Ростовской области.

Конечно, за 24 часа не успеваешь помочь в полном объеме, потому что ребята там находятся недолгое время, два, максимум – три дня и отправляются дальше по этапу медицинской эвакуации. В госпитале  провести качественную психотерапевтическую помощь достаточно затруднительно именно из-за краткости пребывания пациентов в нем.

Мы разговаривали с бойцами, спрашивали, чем конкретно можем быть полезными им, организовывали раненым связь со своими близкими.

– Во время командировки в Ростов вы подвергались какой-то реальной опасности?

Е.М. – Опасность полностью исключена, до «ленты» (граница РФ до 2022 года) было, по-моему, около 300 км, и поэтому никаких неприятных моментов с угрозой нашей безопасности я не отметила. Жили мы в гостинице, в пешей доступности от госпиталя.

Рабочий день начинался в 08.30 и длился до четырех часов, ну понятно, что находились причины не уходить, мы возвращались к своим пациентам и разговаривали. Нам сразу организовали суточные дежурства, мы работали в приемном покое до следующего утра и видели практически всех земляков, поступления шли круглосуточно.

В выходные мы вместе с хирургами и медсестрами перевязывали пациентов, это давало возможность более подробно поговорить с ребятами, лучше узнать их настроение, мысли. Так что каждый день мы находились в прямом контакте с ранеными.

– Елена Владимировна, насколько участники СВО по возвращению на Родину подвержены посттравматическому синдрому?

Е.М. – Особенность посттравматического стрессового расстройства в том, что оно проявляется не сразу после получения психотравмы, а через несколько месяцев или полгода-год. То есть, когда участник боевых действий возвращается домой, вроде бы все хорошо, целый, невредимый, но в какой-то момент человек перестает контролировать свои эмоции и действия. Встречаются и острые переживания, но это тоже обратимое состояние, и нужно обратиться к специалисту, не переживать, не бояться.

Под обстрелами

А.М. – Я был в командировках в составе медицинского отряда специального назначения три раза. В первый раз в 2022 году был направлен в Ростовский военный госпиталь, там долго не задержался, в связи с необходимостью в травматологе меня отправили в госпиталь в Донбасс, в город Горловка. В этом году в составе Отдельной медицинской бригады был в Запорожской области тоже недалеко от линии фронта.  Когда бойцы получают ранения в зоне боевых действий, их привозят именно в этот госпиталь, там им оказывают первую медицинскую специализированную помощь.

Мы жили в подвале военного госпиталя, который часто используется как бомбоубежище. Несколько раз эвакуировались туда с нашими ранеными пациентами и продолжали оперировать там же.

Работы много. Ранения, в основном – повреждения целостности кожных покровов совместно с травмой скелета, раны внутренних органов, травмы черепа, лица, ожоги. Сейчас, к сожалению, поражающие вещества обладают способностью гореть при взрыве. Попадались раненые, у которых были ожоги до 85% поверхности тела, ожоги дыхательных путей.

Самое страшное в нашей работе – это когда принимаешь детей, я нередко замечал, что некоторые хирурги оперировали детишек в слезах. (Вздыхает). Вот это очень больно,  сложно работать, когда дети попадают на операционный стол военного госпиталя.

Запоминаются случаи, когда сосуды, нервы уже несостоятельные, конечность висит на кожном лоскуте, и, чтобы спасти жизнь солдату, хирурги вынуждены ампутировать ее. Сложно, когда достаешь осколки из внутренних органов, в институте нас такому не учили. Каждый случай уникален, я как врач-травматолог не только оперировал, но и объяснял, показывал, в некоторых моментах обучал военных хирургов именно по своей специфике, как более рационально оперировать.

В госпитале все зависит от массовости поступления раненых, бывало, что одномоментно весь коридор заполняется носилочными ранеными и приходится дифференцировать, кого в первую очередь брать на операционный стол, а кого – эвакуировать. Более легких мы сажали на борт и отправляли в другие госпитали, остальные получали первую специализированную помощь и оставались до следующего борта.

Госпиталь находится недалеко от линии соприкосновения.  Город постоянно обстреливается с той стороны, круглые сутки стреляют, что-то взрывается, жужжит, к этому гулу привыкаешь. В прошлом году работала артиллерия, грохот стоял постоянно. А в этом году больше слышен шум БПЛА (беспилотный летательный аппарат), они гоняются за машинами, подлетают и нападают, обычно активизируются в темное время суток.  Поэтому в это время желательно не ездить и не вывозить раненых с так называемого «нуля» – линии соприкосновения. Транспортировка происходит в определённое время, потому что БПЛА летают в сумерках, выслеживают цель.

Когда я возвращался из командировок, возникало ощущение неполноценного восприятия окружающего звукового фона, месяц-два ходил в ожидании того, что сейчас где-нибудь рванет, потом привыкал к спокойной жизни в тишине.

Ростов – логистический хаб

Е.М. – К солдатам нередко приезжали родственники, те, кто находится в ближайшей доступности. Они поддерживают раненых, ухаживают за ними, хоть и короткое время, потому что в Ростовском госпитале ребята находятся  сутки–двое и отправляются дальше. В Ростовском госпитале, в основном, оказывают экстренную помощь.

А.М. – В этом определенная специфика медицинской эвакуации. Ростовский госпиталь – это логистический хаб, он не должен быть переполненным, то есть здесь оказали специализированную помощь, и нужно освободить койки для следующего поступления, вот поэтому там сутки находятся. И далее, допустим, из Ростова раненые отправляются в Санкт-Петербург,  Москву,  Сочи.

Когда я работал в госпитале, думал не о конкретном солдате, я представлял себе его близких, родителей, братьев, сестер, жен, детей, всегда пытаешься сделать все возможное, чтобы бойцы пришли домой целыми. И это очень важно, там другие ощущения, совсем иные, когда оперируешь в гражданской больнице, рисуешь в мыслях лицо жены или детей, в тот момент, когда он вернется с целой рукой или ногой, именно это меня мотивирует. Всегда думаю о семьях раненых, когда я говорил об этом с командиром, он предположил, что, возможно, пытаюсь таким образом представить период реабилитации бойца. Может быть, и так.

По крупицам

А.М. – Каждый раз, чтобы пациент был более адаптированным, стараюсь сохранить лишние сантиметры конечностей, чтобы потом, когда человек наденет протез, ему легче было его использовать. Подход к формированию культи очень специфичный с позиции травматологии-ортопедии, необходимо учитывать множество факторов, держать в голове предстоящую реабилитацию раненого. Мозг сразу собирается, вспоминает все то, чему учили наши преподаватели. Низкий им поклон, это профессионалы, которые до сих пор и преподают, и работают по специальности. Очень важно быстро принять решение о таких вещах, даже за доли секунды буквально, потому что из раны сильно кровит, необходимо в первую очередь остановить кровотечение, потом во всей этой кровавой каше найти нервные окончания, выделить сосуды, кости и начать формировать культю. Попадались раненые, у которых с момента получения раны прошло продолжительное время, а он находился этот период на земле, в окопах, контактировал с инфекцией.  Время потеряно из-за того,  что работа БПЛА не дала возможность вывезти ребят.

В последнюю командировку запомнился один случай.  Мне попался санинструктор, высокий молодой человек, немногим за тридцать лет, с тяжелым повреждением левой руки, практически раздроблена верхняя треть плеча. Прежде чем лечь на операционный стол, перед анестезией он обратился ко мне: «Доктор, миленький, сохрани мне руку!». У меня сердце сжалось, сразу подумал о его семье и за мгновение представил, что я должен сделать, призвать все свои знания и опыт, чтобы сохранить руку. Конечность пришлось собирать по крупицам, слава Богу, магистральные сосуды были целые, поставили аппарат. Только благодаря этому удалось сохранить руку.

А бывали обратные ситуации – вроде бы и кость целая, но разорвало где-то сосудисто-нервный пучок, и никаким аппаратом не спасти конечность. От целостности сосуда зависит около 90% успеха результата операции. Казалось бы, в ситуации, когда рядом лежит толпа раненых и легче отрезать конечность, чтобы помочь следующему, но все равно копаешься в ране, пытаясь сделать все возможное за минимум времени.

Александр Каратаев