Книги народного писателя Якутии Дмитрия Федосеевича Наумова ждут с нетерпением. Между тем он ещё и заслуженный работник народного хозяйства республики, а писать начал, будучи на руководящей работе, где на литературное творчество времени вроде и нет. «При желании можно найти – если хорошенько поискать», – улыбается он.
Начало начал
– В нашем Сулгачинском наслеге (Амгинского района — авт.) мои родители были первыми из детей войны, кто соединил свои судьбы. Когда я родился, отцу было 20 лет, матери – 19. В 1941-м им было 13 и 12 лет соответственно, на этом их детство закончилось. Голод, холод, непосильный труд и непоправимо подорванное здоровье. Я у моей девятнадцатилетней мамы родился семимесячным, промучилась она при этом три дня, как рассказывали. А на следующий год умерла от туберкулёза.
Отец, правда, был покрепче: хороший наездник, в скачках участвовал и побеждал, и сам бегал хорошо. Мой сын в него пошел – установил три рекорда республики по бегу, один из них никто долго побить не мог – 13 лет продержался.
Еще отец пел хорошо, танцевал, в осуохае был запевалой. После смерти мамы в мои четыре года женился вторично, я у них потом в школьные годы жил.
А вырастила меня сестра отца, военная вдова Александра Дмитриевна – муж ее, Семен Дмитриевич Осипов, в Сталинграде погиб, она осталась с двумя детьми на руках. Позже вышла замуж за вдовца Прокопия Андреевича Скрыбыкина. Вот они и стали моей семьей. Любили меня крепко – никогда я у них не чувствовал себя чужим. А у отца в школьные годы жил во время учебы, потому что мои на ферме и зимой, и летом, ходить оттуда – не ближний свет. Отца и мачеху я называл по-русски «папа» и «мама», а тетю и отчима – по-якутски, «ийэ», «а5а».
«Мелодия повествования»
– В школе у нас учителем якутского языка и литературы был Василий Федотович Гольдеров, автор всенародно любимой песни «Умнуллубат онус кылаас». Молодой тогда мужчина, красивый, всегда нарядно одетый. Когда Чингиз Айтматов получил Ленинскую премию, Василий Федотович перевел его повесть «Верблюжий глаз» на якутский язык и читал нам вслух. И мы, шестиклассники, которые в другое время на головах ходили, слушали его, не шелохнувшись, затаив дыхание.
Эта мелодия – мелодия повествования, мелодия его голоса – до сих пор звучит у меня в ушах. А издание стоит на самом почетном месте книжной полки, и время от времени я эту повесть перечитываю.
В то время как-то очень быстро все на якутский переводили. «Как закалялась сталь» я прочел одновременно и по-якутски, и по-русски, «Робинзона Крузо», «Овода»…
А когда после Соморсунской восьмилетки я начал учиться в Амге, мой сосед по парте Вася Федоров, рассказывая о какой-нибудь новой книге, подначивал меня: «В библиотеке твоей фермы ее точно нет». Так что и он способствовал развитию моего интереса к литературе.
Еще отчим мой, Прокопий Андреевич, олонхо любил, и все издания, которые были в нашей наслежной библиотеке, я приносил домой и прочитывал ему от корки до корки, а одно – «Тойон Джагарыма» Кюннюка Урастырова – даже дважды, так оно ему понравилось. Два дня читал – субботу и воскресенье напролет, вокруг нас тогда вся ферма собралась.
А довоенное издание олонхо «Мюлджю Беге» было на латинице, но я приспособился и его бегло вслух читать. Начиналось оно с 13-й страницы. Позже в Национальной библиотеке я нашел это издание, и оказалось, что в нашей книге было вырвано вступительное слово Ойунского – после его ареста. Родной же мой отец Федосий Дмитриевич сам олонхо исполнял – у нас местное радио было, и «Кулун Куллустуура» в его исполнении слушали все.
«Душа в душу»
– После школы, отработав полтора года в колхозе, я поступил на сельскохозяйственный факультет ЯГУ. Там познакомился с верхневилюйской девушкой Саргыланой Петровной Тобуроковой. Но у меня и в мыслях не было, что она дочь поэта. И вообще я думал, что он давно умер. Как-то не приходилось до этого живых классиков видеть. А Петр Николаевич встретил нас на намской пристани, когда мы приехали туда на нашу свадьбу.
И 31 год мы прожили с тестем душа в душу. После получения диплома в 1975 году я начал работать в Намском отделении совхоза имени Исидора Барахова, которое было племенным хозяйством по коневодству – сначала племучетчиком, потом зоотехником.
Пётр Николаевич вышел на пенсию в год нашей женитьбы. Распорядок дня у него был неизменный: подъем в четыре утра и работа до семи, так что мы до этого времени и не вставали, чтобы не мешать ему.
Помню, приезжали к нему друзья – Семен Руфов, Степан Дадаскинов, Николай Якутский, учитель мой Василий Гольдеров и самый близкий друг — Николай Габышев. Но о литературе они не говорили. Никогда. Я за все тридцать с лишним лет только раз слышал, как они с Руфовым всю ночь, до полпятого утра, о писательском деле дискутировали.
Хотя, сказать по правде, я на работе пропадал допоздна. В сельском хозяйстве человек с утра до вечера как белка в колесе: взвешивание телят, бонитировка лошадей… Родным в Амгу и письмеца черкануть времени не хватало, так что бабушка однажды в сердцах сказала: «Может, найдется там у вас кто грамотный, напишет за тебя несколько строк».
Позже, когда я стал управляющим Балаганнахского отделения, работы прибавилось. У нас было не только 280 дойных коров и 700 голов лошадей, мы еще и картошкой Кысыл-Сыр обеспечивали. Это все результат работы 80 человек. Рук, конечно, не всегда хватало – случись что, заменить выбывшего особо и некем, да и пьющие были, чего скрывать, но не припомню, чтобы от этого выполнение плана страдало. А когда я стал директором совхоза имени Барахова, к нам за капустой из Удачного на вертолете прилетали.
Поэтому, думаю, нынешняя реализация плана по продовольственной безопасности особых проблем вызвать не должна: мы же раньше работали, значит, и нынешние смогут, благо, техника сейчас хорошая.
«Спасти село»
– На первых выборах главы Амгинского улуса было шесть кандидатов. Выбрали меня, и я на этом посту отработал пять с половиной лет. Потом три года был министром сельского хозяйства республики, больше четырех лет – заместителем Председателя Правительства РС(Я) по аграрному сектору и охране природы, пять лет возглавлял постоянный комитет Государственного Собрания (Ил Тумэн) по аграрной политике и селу.
На второй год моей работы министром республику возглавил Вячеслав Анатольевич Штыров. Это было нелегкое время: совхозы развалились, и во весь рост встал вопрос «Как спасать село?». Понятно, что никто и нигде не ждал оставшихся без работы сельчан, и Вячеслав Анатольевич начал с того, что созвал всех начальников улусных управлений сельского хозяйства. Выслушал каждого, и после всестороннего анализа мы стали разрабатывать Программу развития села. Строительство жилья и социальных объектов, газификация, кредиты, субсидии… В России тогда о субсидиях сельхозпроизводителям и не слышали, мы их первыми стали выдавать.
При нас ни одна деревня не была закрыта, не прекратила своего существования. А село для Якутии – не только продовольственная безопасность, но и традиционный уклад жизни. Мой друг Андрей Васильевич Кривошапкин сказал в своем стихотворении: «Нет оленя – нет эвена». А якут без лошади и коровы – не якут. И спасением своего сельского хозяйства, своего уклада мы обязаны Вячеславу Анатольевичу Штырову. Сейчас наше село живет, школы и больницы работают.
В годы руководства Вячеслава Анатольевича в год у нас строилось по 11-12 школ – всего при нем было возведено 58 школьных зданий в каменном варианте. И речь ведь не только о «коробках» – сдавались они с полной комплектацией.
Помню такой эпизод: обедали мы в столовой одной из школ, а Вячеслав Анатольевич взял в руки алюминиевую ложку, посмотрел и положил обратно на стол. С тех пор вы алюминиевых ложек-вилок в школьных столовых не увидите. Строители урок усвоили. А то раньше в новые здания старые парты перетаскивали – ну куда это годится. Сейчас – нет, оснащение от и до.
О своей работе с Вячеславом Анатольевичем я позже написал книгу «Президент Штыров и село».
«Путевые заметки»
– Руководящая работа – работа без выходных, без отпусков. Но во время поездок по республике неизбежны заминки, остановки, когда можно что-то там успеть написать на коленке. Секретарь моя Анна Николаевна Осипова эти «путевые заметки» прекрасно перепечатывала, и если было 10-20 свободных минут, я садился за правку.
20 лет назад к своему 55-летию так и выпустил первую книгу. Называлась она «Деревенька моя». Первый тираж – три тысячи экземпляров – разошелся за несколько дней. Тогда я продал машину сына и отпечатал еще три тысячи. С тех пор и пошло.
А самая первая публикация была в газете «Кыым» – воспоминания ко дню рождения Петра Николаевича Тобурокова. Их потом похвалил в своей радиопередаче Михаил Петрович Алексеев-Дапсы, отметив, что специалист сельского хозяйства ошибочно использовал всего два слова. Я его потом спрашивал, что это за слова были. Но он так и не сказал.
Первой моей пьесой была «Забастовка быков», которую поставил в Саха театре народный артист РС(Я) Герасим Васильев. Написал я ее после производственного собрания в Оймяконском улусе, когда бывшему зоотехнику, после развала хозяйства занявшемуся разведением племенных быков, никак не хотели выделять денег на корм. Четыре быка там было. Мы со своей стороны предложили тогда в качестве компромисса сдавать «кормовые» не деньгами, а молоком, и проблему решили. Люди были очень довольны.
«Сегодня или никогда»
– Сейчас в Саха театре идут спектакли по моим пьесам «Сегодня или никогда» и «Солдаты Победы». «Сегодня или никогда» об Исидоре Барахове и Сергее Широких-Полянском – результат полуторагодовой работы в архивах.
С 1990-х годов до 2000-х у нас раскручивали идею о том, что красный «Дед» Каландаришвили со своим отрядом ехал истреблять якутов, что, разумеется, не имело ничего общего с действительностью. Как известно, каландаришвилевцы были перебиты из засады 6 марта 1922 года. Тела их пролежали на месте гибели до 8-го, так как выжившие опасались повторного нападения. Когда же они, собрав павших товарищей, клялись отомстить, уже несуществующий отряд догнал комиссар Сергей Широких-Полянский, которого задержало рождение сына. И он весь свой недюжинный талант пропагандиста и оратора направил на то, чтобы привести людей в чувство. «Мы прибыли сюда не для того, чтобы стать палачами», – убеждал он. И убедил.
А 10 марта уже встречался в Якутске с Бараховым, где они обсудили перегибы и злоупотребления, приведшие к тому, что якуты примкнули к восстанию, поднятому колчаковцем Коробейниковым.
И даже когда его на пути в осажденную Амгу смертельно ранил из засады якут, Широких-Полянский, умирая, приказал того отпустить, дав ему теплую одежду вместо его рванины и еды на дорогу.
Как можно было очернять этих людей? Про Строда в те же годы расписывали, как он, ворвавшись к Ойунскому и охаживая своей саблей письменный стол, обвинял того чуть ли не в пособничестве повстанцам. И это подавалось как «посмотрите, с кем приходилось иметь дело». Между тем на Вилюе Барахов и Строд сумели остановить белых без единого выстрела, сохранив сотни жизней.
Если не помнить этого – разве имеем мы право называться людьми?
Судьба поколения
– А в основу пьесы «Солдаты Победы» легла подлинная история моего земляка, ветерана войны из Харбалахского наслега Верхневилюйского улуса Николая Ноттосова. Много с ним в свое время было говорено.
Удивительный человек. Инвалид – лишился глаза, осколки из ноги выходили десятилетиями – но работал так, что в конце 1960-х его наградили орденом Трудового Красного Знамени. А первой его наградой была медаль «За отвагу». Весной 1943-го он прорывался из харьковского окружения со знаменем полка. Из 15 бойцов до своих дошли шестеро. И знамя.
А когда пошли в наступление, он подорвался на мине. В госпитале Ноттосова сочли безнадежным, и тогда его командир лейтенант Жуков, погибший позже в Польше, и командовавший соседним взводом Юрий Виноградов заставили хирурга начать операцию, выхватив пистолеты. Это я узнал не от Николая Алексеевича, а от самого Виноградова.
В 1983-м, будучи председателем сельсовета, я решил организовать фронтовикам из нашего совхоза поездку по тем местам, где они воевали: Сталинград, Полтава, Харьков… Из тринадцати отказался только один: «Я же на протезе, помехой вам буду. А вы езжайте».
И вот в Москве к нам в гостиницу при всем параде явился полковник Юрий Дмитриевич Виноградов, председатель Совета ветеранов 19-й дивизии 57-й армии. До полвторого ночи они с Ноттосовым проговорили. Потом Юрий Дмитриевич с каждым праздником Николая Алексеевича поздравлял, вплоть до его смерти.
В своей пьесе я постарался показать судьбу целого поколения. Там есть сцена, где старик, получив «черные письма» – «хара сурук» – на всех своих четверых сыновей, хоронит их ружья, с которыми они до войны ходили на охоту. Это было на самом деле, и фамилия этих братьев – Максимовы. А еще пять братьев Федоровых, три брата Сутурукановых, два брата Николая Ноттосова… Ведь 71 человека проводили на войну харбалахцы, и 47 из них не вернулись. Эти потери бьют по нам до сих пор.
Но не только они. В ТЮЗе к моему 75-летию поставили спектакль по моей пьесе «Сватовство». Сюжет тоже взят из жизни. У нас ведь столько мужчин старше 35 лет ходит в «убежденных холостяках», а незамужних женщин сколько – и это проблема, причем самая насущная, демографическая. Но будем надеяться на лучшее. Надеяться всегда надо. А главное – работать на совесть.
This post was published on 17.12.2023 13:56