Алексей Розанов: Якутия – центр происхождения скелетной фауны

Академик Российской Академии наук, президент Всероссийского палеонтологического общества Алексей Юрьевич Розанов, чьих регалий и наград не перечесть, 60 с лишним лет приезжал в Якутию в палеонтологические экспедиции.

В первый раз

– Пропустил разве что пару раз из-за командировок в США и Австралию, – говорит он. – А так – каждый год по несколько месяцев.

Впервые сюда я приехал в 1961 году. Билетов в Якутск было не достать, и в самолет нас загрузили в последний момент. Это был Ли-2, человек 30 в нем помещалось, а вещи просто побросали в хвост самолета. И вот я их там переставлял и не сразу понял, что мы уже в воздухе. Летел, кстати, в первый раз в жизни. Это был рейс Красноярск – Якутск с тремя посадками – в Ангарске, Олекме и где-то еще. Даже ночевали там по дороге – в домике, где была только касса, а устраиваться надо было на полу. Ну, нормальный рейс.

Какой был Якутск? Замечательный. Всего два двухэтажных дома, а все остальное – одноэтажное деревянное. Никакого асфальта на улицах. На мостовых – эти самые… Чурочки? Вот, значит, как они назывались… А тротуары – доски настеленные, и рядом – канавы, по которым все время что-то текло.

Помню одноэтажный магазин с каким-то невероятным количеством сортов рыбы. Были там и курьезные вещи: лежит пирожное, а рядом – ценник с надписью «пироженное без/квитное».

Человек за бортом

– Здесь мы не задержались, полетели дальше на Алдан – уже на У-2. А что? Летали и на таких, и на одномоторных самолетах летали – на них нас с места на место перебрасывали. Но в ту экспедицию с Алдана до Томмота меня и двух моих помощников, школьника и первокурсника, подбросили на грузовичке. А уже от Томмота до Чагды мы добирались на резиновой лодке-пятисотке. Течение там хорошее, грести особо не надо, что было нам на руку – наши вещи в центре лодки образовали небольшую горку, на которой мы сидели, скатиться в воду было легче легкого, но, конечно, кто-нибудь веслом слегка «помогал», чтобы не прибиться куда-нибудь не в то место.

Так мы месяц и шли по Алдану, собирая образцы, которые хранили в банках из-под съеденных консервов. Каждую банку ставили туда, где она изначально стояла – иначе не разместишься или лодку порвешь.

А одному из моих помощников искупаться в Алдане все-таки пришлось. Можно сказать, что по неосторожности. Они оба поболтать любили, а мне же надо все фиксировать, описывать увиденное, и я их предупредил: «50 минут работаю – чтоб было тихо. Потом 10 минут вам на разговоры». Они продержались минут пятнадцать – я одного и кинул в воду. После этого режим соблюдался неукоснительно.

«Людей обуть, одеть»

– Якутия – центр происхождения скелетной фауны. «Дворцы» на Алдане, Ленские Столбы…

Когда мы работали в районе Исита – это я уже про другую экспедицию рассказываю – вода поднялась, а мы тогда не знали, что она может подняться мгновенно, и у нас утонули все вещи. Я пошел в Исит, нашел там главного, который привел меня в магазин – деревянный домик, где и бочки с керосином, и хлеб, и все остальное. «Маша, – говорит, – людей надо обуть, одеть». Потом меня спрашивает: «А деньги вы когда отдать сможете?» – «Не раньше, чем через месяц». Он: «Ладно». И все. Через месяц я заплатил, а до того никто ни о чем не беспокоился. Очень дружелюбные люди. В некоторых деревнях и по-русски никто не говорил, но как-то объяснялись.

А в Ой-Муране познакомились с крепким русским парнягой – вдоль левого берега Лены шла телеграфная линия, и он был одним из ее смотрителей. Места там богатые рыбой. У него две бочки стояли, и когда мы уходили, он достал оттуда несколько рыбин, а на вопрос, сколько мы за них должны, возмутился – какие деньги, вы чего!

Так мы и жили. Цены на все были одинаковые. Когда я был лаборантом и получал небольшую зарплату, и у жены была такая же лаборантская зарплата, я знал, что рубля в день мне хватит, чтобы и пообедать, и покурить. И завтра, и через месяц, и через год. Цены не только не росли, они еще потихонечку опускались – каждый год обязательно. 2-3 января публиковался список товаров, на которые снижались цены. Сталин мудрый был. Жесткий – да, но тогда по-другому и нельзя было.

Дед

– Дед мой Алексей Николаевич Розанов был заместителем председателя Геолкома СССР – то есть замминистра геологии. В 1933 году его посадили как участника фашистской организации. Это был донос – точнее, клевета – человека, который метил на его место.

Сначала дед в Хакасии плел корзинки. Потом спохватились – чем у нас профессор занят! И в Норильск его, где он открыл часть месторождений.

По Норильску они ходили свободно, и в один прекрасный день деда увидел его ученик Завенягин – зам Берии. Увидел, выскочил из машины: «Алексей Николаевич, что вы здесь делаете?» Дед говорит: «А что, непонятно, что я здесь делаю?» – и слышит: «Так. Завтра в 12 часов будьте на этом самом месте. Ничего с собой не брать, никому ничего не говорить».

Завенягин вывез его в Красноярск на самолете, потом в Москву. Оттуда – в Ухту, в северное Предуралье. Это был центр, где велись поисковые работы на нефть и так далее. В Ухте он пробыл до 1947 года. Когда вернулся, перед ним извинились, реабилитировали, наградили орденом.

Вернулся дед к нам, потому что его квартиру разбазарили, и каждый вечер укладывал меня спать. А я все допытывался: «За что тебя посадили?» Он отнекивался, но однажды сказал: «Ты еще маленький, и я не могу тебе это объяснить так, чтобы ты понял. Но я хочу, чтобы ты знал одну вещь: то, где мы живем – это твоя страна, и что бы здесь ни происходило, ты обязан работать на ее пользу».

От палеонтологии – к астробиологии

– В нашей семье 11 геологов. Но все они занимались делом – кто золото искал, кто нефть. А я занялся ракушками. На что моя тетка Нина Алексеевна Розанова, специалист по золоту, сказала: «В семье не без урода». Дожила она до 103 лет, застав то время, когда меня выбрали в академики, и повторила по этому поводу те же самые слова.

Но я и полезными ископаемыми занимался. Оказалось, что все осадочные полезные ископаемые связаны с деятельностью бактерий. Никто не верил, что бактерии сохраняются в ископаемом состоянии, а я основал новое направление – бактериальную палеонтологию.

Сейчас возглавляю у нас в стране работу по астробиологии. Мы с помощниками показали: жизнь-то не на Земле произошла, а, скорее всего, прилетела к нам с последней мощной метеоритной бомбардировкой, которая случилась около 4 миллиардов лет назад. Среди материала в этих бомбардировках были и крупные глыбы льда, в котором и была жизнь. А лед этот образовался раньше, чем Земля.

Первые достоверные ископаемые земные организмы, которым 4 миллиарда лет – уже эукариоты, ядерные организмы. А все остальное-то где? Вот поэтому сегодня я думаю, что Вернадский был прав, когда сказал: «Жизнь – составляющая часть материи». Поэтому она существует всегда. Первые биофильные элементы – те, из которых состоит химия генов и хромосом, это всего несколько элементов – образовались после большого взрыва, и в генах и хромосомах сегодняшних организмов они те же самые. А автокомбинаторика формировала все время какие-то новые конструкции, которые не являются прямыми родственниками предыдущих. Они являются родственниками этой общей массы.

То есть все разговоры, что естественный отбор формирует какие-то признаки – это ошибка. И вот сейчас мы занимаемся попыткой разработать новую концепцию, как это все происходило.

Ассоциативное мышление

– Сейчас я понимаю: образование должно строиться на том, чтобы человек интересовался всем, что его окружает. По-настоящему в мозгах начинают складываться какие-то сложные концепции, если человек интересуется и музыкой, и историей, и спортом, и разными науками. В геологии и биологии главное – ассоциативное мышление. Геолог, идущий вдоль одной речки, знает, что скорее всего есть на параллельной речке.

С помощью одних формул нельзя решить задачу с тремя неизвестными. А человеческая башка решает уравнения, где десятки неизвестных, тем и отличаясь от искусственного интеллекта. Суперкомпьютер ведь «ест» только ту информацию, которая лежит на поверхности.

Мама моя Марина Сергеевна, дворянка из рода Корсаковых, которая официального образования не имела, только домашнее, в свое время сказала отцу: «Я должна его научить танцу, музыке и языку». Но я и в футбол гонял, и в хоккей, хорошо играл в волейбол, прыгал в высоту. И в кружки ходил, в географический в том числе. Книжки читал про Пржевальского, про Монголию и прочее.

Домашних уроков, кстати, не делал никогда, за что и получал колы. А за ответы у доски – «пять». В конце концов директор распорядился не проверять у меня больше домашние задания, раз я внимательно слушаю на уроках и все запоминаю.

«Из Москвы не уехали»

– Помню я себя с двух лет: как заболел скарлатиной, и как мы, скарлатинные детишки, в больнице с мамами разговаривали через большое стекло. А когда мне было четыре, родители вывезли меня на дачу, где снимали терраску. У хозяев была большая собака на цепи, и когда взрослые зазевались, я залез в ее будку. Она – за мной, улеглась рядом, а когда я на лапу ей наступил, огрызнулась. Родители и хозяева это услышали, у них там паника началась… А к собаке этой я потом запросто залезал. Собаки – они же умные. У нас вот сейчас корги, Делечка, – так с ней и поговорить можно.

…Когда началась война, мне только исполнилось пять. Узнали мы об этом, как и все, из выступления Молотова. Дома ничего не было, но на улице стоял столб с репродуктором. И бабушка или мама потащились туда и меня захватили. Я не очень понимал, что такое война, но мне объяснили.

Из Москвы мы никуда не уехали, и когда немцы подошли вплотную, напротив нашего дома, через улицу, на стадионе «Металлург» расположили большую партию зениток. Каждую ночь была стрельба, и мы со своего восьмого этажа все это видели. В бомбоубежище спускались иногда, но лифт не работал, а бегать туда-сюда…

И голодно было – не то слово. Мы на троих – бабушка, мама и я – получали одно время полкастрюлечки каши.

Отец в то время был в ополчении. Но его отозвали, когда понадобились краски для маскировки. Химические заводы не могли этого обеспечить, нужны были минеральные, а он был как раз спец по этому делу. Пришли к моей матушке два военных: «Где ваш муж?» Она показала присланный им треугольничек, и его нашли по номеру полевой почты.

Ему потом за эти краски и другие дела дали две комнаты в коммунальной квартире в хорошем доме.

«Сами с усами»

– Летом 1943 года мне исполнилось семь. В школу тогда принимали с восьми. А я туда все равно пошел. Она далеко была, но я нашел, что мне нужно. Дверь была открыта, внутри на первый взгляд – никого. Но раз открыто – кто-то должен быть. Он и был – в помещении с надписью «Директор». То есть читать я еще толком не умел, но почувствовал – тут что-то важное. Захожу и говорю сидящему там мужчине: «Я хочу в школу». Он спросил, сколько мне лет, и сказал, что я еще не дорос. Я начал его уговаривать. Тогда он показал на политическую карту мира у себя за спиной: «Что это?» А я ее к тому времени хорошо знал: отец выдавал мне почтовые марки разных стран и через какое-то время спрашивал, какая откуда. И вот директор начал меня экзаменовать, тыркая туда-сюда по карте. Я ни разу не ошибся, и в конце концов он сказал: «Завтра приходи с документами и с мамой». Я говорю: «Мама на работе» – «Тогда попроси у нее документы и приходи сам». Так меня и приняли в первый класс.

А в первую свою геологическую экспедицию я поехал в восьмом классе. На Волгу, в Жигули. Там выходят карбон и немножко перми. Я отбивал, что нужно, а жара жуткая была, и как только говорили «перекур», клал голову на камни и тут же засыпал. Через 15 минут меня будили, а на лице уже кровоподтек от такой «подушки». В этой экспедиции я заработал некую денежку, на которую купил себе велосипед.

А первый свой аммонит я еще в пятом классе прикатил домой с какого-то заброшенного склада – тяжелый был, собака.

Все флаги в гости к нам

– Мне вот говорят: «Когда вы отдыхаете?» Но, знаете, это вопрос отношения. Отвечаю: «В экспедиции и отдыхаю». Там природа, тишина… Да, трудно. Да, я таскаю на себе камни. Да, дожди и прочее. Но это моральный отдых – совмещенный с тяжелой работой. Если человек с удовольствием занимается этим делом, все остальное уже вторично.

Нынче я приехал сюда для участия в круглом столе о роли науки в создании особо охраняемой природной территории «Ленские Столбы», в ожидании которого ознакомился с предварительным отчетом экспедиции, которая этим летом собрала на Буотаме интереснейший материал. Причем они дошли до точки Коршунова. Коршунов – один из моих учеников, раньше работал здесь. А участницы нынешней экспедиции, которые даже не предполагали, что он побывал на этом месте раньше них, попали там под дождь, нашли укрытие, случайно подняли глаза и увидели на гладкой вертикальной стене сделанную им надпись – его фамилию и год.

Так что работа наша продолжается. Не без сложностей, конечно. Вот, к примеру, даже в начале 1990-х можно было еще договориться насчет вертолета, катера. А сейчас каждый вертолет или два – это отдельная компания. Ремонт вертолетов – тоже отдельная компания. И теперь это стоит бешеных денег. А в советское время я шел к вертолетчикам, говорил, куда мне надо, и по деньгам это было столько, что моей сметы – отряда, в котором было 4-5 человек – на все хватало.

Но я не зря тут приводил слова своего деда: что бы ни происходило, надо работать на пользу своей стране.

И еще одно: кроме экспедиций, в Якутии было 13 международных экскурсий, двенадцать из которых организовывал я. На них приезжали самые видные знатоки кембрия из Штатов, Англии, Франции, Германии, Польши, Австралии, Китая. Все эти ребята, иностранцы – они не за наш счет приезжали. Интерес к Ленским Столбам огромный. Я и главе вашему, Айсену Сергеевичу, говорил: если в Якутске будет Музей кембрия, здесь можно будет работать и зимой. Важно только, чтобы он стоял рядом с гостиницей и местом, где можно поесть. И ученые сюда будут стекаться со всего мира, потому что материал – уникальный и важнейший.