Александра Бочкарева-Иннокентьева — о своих картинах, происхождении псевдонима и «закулисье» работы

Принимаясь за портрет Ойунского, она обратилась к его дочери Сардане Платоновне с вопросом: «Каким он был?» – и услышала в ответ: «Я не помню его лица, мне тогда было два с половиной года».

Когда портрет был готов, все изумились: Ойунский – со светлыми волосами и глазами? А потом в воспоминаниях современников обнаружилось: «чачархай» – «рыжеватые» – о цвете его волос и «саhархай» – «желтоватые» – о цвете глаз. «Вы на верном пути», – сказала тогда художнице Сардана Платоновна.

«Надо знать»

– Портрет надо писать так, чтобы потом люди задавались вопросом: «Кто он?», – говорит Александра Бочкарева-Иннокентьева. – Это сложно. Надо знать биографию своего героя, вехи его жизни.

Но бывает и вовсе удивительное.
– Как-то взяла я заказ, потому что деньги были нужны. На фотографии женщина – сидит боком возле сепаратора, кому-то что-то говорит. Другой фотокарточки, где бы хорошо было видно лицо, нет. Спрашиваю у заказчика хотя бы про цвет глаз. «Не помню, маленький был». Ну, что делать. Поставила это фото на стол в декабре, и весь январь оно у меня так и простояло. А потом в один прекрасный день – был уже февраль – я глянула и увидела ее лицо – смеющееся, развернутое ко мне. И веселые синие глаза. Я тогда быстро этот портрет написала.

Вечером сосед заглядывает: «Завтра, – говорит, – заказчик придет, а портрет готов?» «Готов, – отвечаю. – Меня не будет, сам ему передашь». Еще сказала: «Если ему понравится, пусть 500 рублей заплатит» (изначально договаривались мы о 400 рублях). И он пришел с 500 рублями и шампанским, радостный: «Увидел и вспомнил! Синие у нее глаза были, и правда синие!»

«Богом благословенная»

– Еще одна история, связанная с портретом. Когда писала портрет Далана, с которым дружила, он сидел и смотрел на мою картину «Якутские мастерицы».

В те времена якутскую одежду мало кто шил. И вот мне сказали, что в Павловске Мегино-Кангаласского района есть одна, по прозвищу Дьулэй Маайа. Она и правда совсем глухая была. Позировать согласилась, надела халадай желтого цвета. Рядом я изобразила ее соседку, которая тоже традиционным шитьем занималась. Далан глядел, глядел на эту картину и вдруг говорит: «У нее ведь изъян». Я думаю – что не так? Начала, помню, пальцы ее пересчитывать. А он на меня смотрит: «Глухая она?» По портрету понял.

Далан же в свое время мне сказал: «Псевдоним тебе нужен». Чего мне только не предлагали: Сахаяна, Мырылаана – а душа не лежала. И только потом появилось – «Сууралдьыма Куо». Сууралдьыма, Шура.

Мырыла, Мындагай – мои родные места. В Мындагае – трава по грудь, сарданы по грудь. Поля синих, красных, желтых цветов. Мне Афанасий Осипов говорил: «Цветы так не растут». А потом приехал, увидел – глаза во-от такие были! «Богом благословенная земля», – говорит.

…Не знаю, сколько у меня картин – не считала. Но помню, что на Байкале за месяц написала 102 этюда.

Картина «Тяга к жизни» – оттуда, с Байкала. Я к этой одинокой сосне полдня с этюдником карабкалась – и целую неделю так, раз за разом. Понять хотела, что ее питает – ливни или облака? Там же голые скалы. А рядом с ней – ее дети. Тяга к жизни, по-другому не скажешь.
Сама я поняла, что это такое, в пандемию, когда тяжело переболела. Тогда народ деньги собрал на дорогое лекарство, которое меня и спасло, и я всем благодарна.

Вдохновение

Люди чувствуют в ней то, что куратор ее выставки Ася Львовна Габышева сформулировала словами: «Она художница из народа и художник народный».

Выставка «Эволюция пространства и времени» экспонируется сейчас в выставочном зале НХМ РС(Я) на Кирова, 12, и разговор, о котором сейчас речь, велся там.

«Ни на одного художника народ так не откликался», – говорит Ася Львовна, имея в виду еще и конкурс стихотворений и импровизаций, вдохновленный картинами Александры Бочкаревой-Иннокентьевой.
Когда творческая группа «Иэйии» объявила этот конкурс, на него за неделю откликнулись 64 человека из 16 улусов, отправив свои произведения.

– Я до этого на компьютере не печатала, – говорит художница. – Научилась, чтобы издать эти стихотворения, и с помощью моих друзей эта книга недавно вышла.
Еще картинами Сууралдьымы Куо вдохновляются мастерицы, создавая панно. К примеру, ее «Небесная всадница» имеет своего «двойника» из чешского бисера весом без малого восемь килограммов.

«Майский» автопортрет

А ведь на заре своей жизни она мечтала о профессии архитектора. Поступила, впрочем, на физмат, но судьба имела на нее другие виды, и юная Шура за компанию с подругой пошла в художественное училище и… поняла, что хочет рисовать.

Но там ей на первых порах пришлось нелегко: «Смотрю на однокурсников – они после художественной школы все знают, а я такая старая и не знаю ничего», – вспоминает она.
И первую свою творческую работу – автопортрет – относит к тому же периоду.

– Почему автопортрет? А кто согласится позировать, да еще в майские праздники! Вот и пришлось изучать свое отражение в зеркале, сидя в пустом общежитии, откуда все разъехались по домам. А когда я закончила работу и вышла на улицу, от запаха зелени у меня закружилась голова. Пока писала этот автопортрет – трава и выросла.

После училища поступила в Дальневосточный государственный институт искусств.
– Художнику нужно образование. Семь лет он учится в детской художественной школе, четыре-пять – в художественном училище, пять-шесть лет – в вузе, потом аспирантура – и годам к тридцати заканчивает учебу. Но нужно еще очень много работать. А к тому времени все уже семейные, надо детей кормить…

«Это к счастью»

– В Китае художников, подающих надежды, обеспечивают мастерскими, заказами. А когда везде начались «измы», они сделали все, чтобы сохранить академическую школу. Российских художников взяли на довольствие, селили в четырех-, пятизвездочных отелях, чтобы мы учили их академическому рисунку. Если бы не пандемия, до сих пор бы приглашали, – считает она.

Одна из картин Александры Самсоновны – «Ковчег. Земля Олонхо» – находится в Поднебесной. В оригинале это огромное полотно, больше двух метров как в длину, так и в высоту. Но и копия притягивает, как магнитом – может быть, ощущением счастья, разлитой вокруг благодати? Байкал и зарождающаяся близ него Лена, Аан Алахчын Хотун, благословляющая мать, склонившуюся над ребенком, одинокая сосна – для художницы символ вечности – неподалеку от общепризнанных символов вечности – египетских пирамид, над которыми брызжет водой из хобота белый мамонт.

– Считается, если белый слон брызгает водой – это к счастью. А у меня – мамонт. И осуохай, объединивший все народы мира. Эта картина – счастливая концовка того, что начато двумя другими картинами – «Немы ли рыбы?» и «День грядущий».

«Тёмное небо и серебристая волна»

– «Немы ли рыбы?» я написала в 1990-е годы, когда осталась вдовой с ребенком на руках. Помню пустые полки в «Туймааде» – ничего нет, кроме манной крупы. Вышла на улицу, а там якут с протянутой рукой. И так это меня по сердцу резануло…

Потом всплыло в памяти, как я в студенческие годы оказалась на самом краю. Это было в бухте в Зарубино – красивейшем месте Приморья. Я далеко заплыла, и вдруг очень темно стало. Вода потемнела, небо потемнело. И все к берегу помчались – яхты, люди. Я – за ними. Волны захлестывают, а рядом рыбки плывут – окружили со всех сторон, переливаются, как ртуть, шелестят плавниками. Так в память это и врезалось: темное небо и серебристая волна, играющая разными оттенками…

Но как только я выбралась на берег, меня сзади ударило с такой силой! Это волна настигла – и ударила. И назад потянула. Вижу – подходит другая, вот-вот обрушится. Я побежала обратно, к морю, и там, где вода дошла до бедер, нырнула – и на этот раз ударило несильно. А когда я выбралась на берег, он весь был усеян морскими обитателями и рыбами, хватавшими ртами воздух.

Вот это я и вспомнила в тот день, когда, вернувшись из пустого магазина домой, стала к холсту. Но рыб целиком делать не стала – только головы. А почему с зубами? Потому что друг к другу – и к природе – такое отношение, что только «дай, дай, дай!»

Через два часа в каком-то тумане вижу, что заходит моя подруга и подает мне воду, которую я выпила залпом. А она говорит: «Как ты похудела!» – это за те два часа, что я писала картину. Когда тороплюсь, я двумя руками пишу…

На стыке тысячелетий

– После «Рыб» я захотела написать «День грядущий» – светлую картину, на которой были бы семь чудес света. Мы ведь счастливые люди, живем на стыке веков, на стыке тысячелетий – такое редко бывает.
Начала работать – и почувствовала вибрацию земли и воды, огня. Почувствовала и передала это. А все остальное убрала. В центре были две башни – и их убрала. А потом настало 11 сентября 2001 года…

Однажды ко мне Потапов с Мунхаловым зашли, перед этой картиной сели и стали мрачнеть на глазах. Один говорит: «Вода заливает». Другой: «Огонь пожирает». А Суорун Омоллоон, приходя, говорил о ней: «Отверни к стене». А у меня мастерская маленькая, не развернешь ничего, и я ее просто закрывала, завешивала.

Когда работаю над картиной, я эскизов не делаю. Сразу начинаю. Еще и слова при этом «выходят», но я их не пишу.

А к «Свадьбе» я долго примеривалась, прикидывала, готова ли на такой марафон. Начала в училище. И когда «Якутских мастериц» писала, к «Свадьбе» готовилась. Старалась понять, как работать, чтобы краски сохранялись, не трескались, каким слоем их наносить. А они, краски, еще, бывает, не отвечают требованиям.

В Музее археологии работала, чтобы изучать одежду XVII века: в то время эти сведения иначе просто негде было добыть. Корову – и ту написать было не так-то просто. Это сейчас якутскую породу возрождают, а тогда во всех деревнях сплошь симменталки, холмогорки. А я помнила, что у моей бабушки другая корова была. И так во всем.

«В голове держу»

– Мы отошли от традиций, многого не знаем. Вот, например, почему перед женихом и невестой сэргэ низкое – чтобы злые духи не смотрели на молодых.

А почему в жилище перед ними два парня огонь так старательно в камельке раздувают? Потому что все – а особенно родня невесты – стоят и смотрят, какой дым из трубы пойдет. Если белый – останутся. Если же черный, или дыма вообще не будет – могут уехать, потому что это знак – не будет их дочери здесь счастья.

Две девушки у входа держат чэчир перекрещенным для того, чтобы невеста грудью развела его в разные стороны, символически разрывая узы, связывавшие ее с родительской семьей, потому что отныне она принадлежит роду мужа.

И обратите внимание на высокие шапки стоящих рядом мужчин – такие носили только в Ботурусском улусе. Под ними скрыты длинные волосы: без косы в то время ходила только беднота. Но в бою длинные волосы мешают, поэтому воины закручивали их на макушке, надевая сверху шапку.

…Мне охранник этого зала сказал: «Устал следить за твоей картиной. Бабушки приходят, чтобы скопировать орнамент на одежде, приносят кальку, начинают на холст давить».

А как мы «Свадьбу» транспортировали? Подруга однажды посмотрела на нее и спрашивает: «Как ты ее вынесешь? В дверь-то пройдет?» А я об этом и не думала. Ну вот, спустили кое-как, и все, кто мимо проходил – все за ней двинулись, даже те, кто вышел просто мусор вынести. Такой вот эскорт.

Над чем сейчас работаю? Есть у меня серии. На оймяконскую тему несколько работ – там я впервые побывала студенткой, оформляя сельсовет. Недавно снова съездила, отвезла туда свой триптих, посвященный меценату Кривошапкину. О Чурапчинском переселении пятую картину пишу. А еще есть задумка… Когда я впервые приехала в Сайылык Усть-Янского района, в первую же ночь нас накрыло северное сияние – как ураса. Столько лет прошло, а в голове держу. Хочу передать это.